Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Только взгляните, майор! – благоговейно брал Габих в руки изогнутую саблю с шарообразным навершием. – Бутуровка. Мои предки бились такими с двенадцатого века.

И барон сделал пару раз выпад, будто нападал на мраморную Психею в углу курительной. А майор восторженно выдохнул на витрину парами «Моэта».

Да, тут было чем полюбоваться: венецианские палаши пятнадцатого века, массивный меч немецких ландскнехтов, испанская шпага бретта с кружевным эфесом, швейцарские кинжалы базелярды… Стоп. Де Бриак перевел блестящие глаза на хозяина дома.

– Барон, а есть ли в вашей коллекции складные бритвы или кинжалы?

– Конечно! – обрадовался искреннему интересу гостя Габих. – Очень интересная концепция убийства, ежели задуматься… Есть оружие, которое мы носим на спине, – как тот же огромный двуручный меч. Есть то, что закрепляем в ножнах на поясе… Но есть и такое, что можно носить в кармане сюртука или даже панталон. Как шеффилдскую бритву, например, или вот это. – Габих с улыбкой достал из фрака и раскрыл перед де Бриаком стальной полумесяц с костяной рукояткой. Сверкнули рубиновые и аметистовые кабошоны.

– Это наваха, – не спросил, а подтвердил де Бриак.

– Оружие простолюдинов, которым запретили носить мечи и шпаги: испанский король также опасался революций. Плащ, намотанный на вторую руку, выполняет роль щита и отвлекает внимание противника, как на корриде. Вы, наверное, в курсе, что у ставших частью вашей Великой Армии испанских солдат высшей доблестью считается не зарезать противника, а нарисовать навахой у него на лице кровавый крест?

– Нарисовать, – повторил эхом де Бриак, уже не глядя на витрины, а только в бледные глаза хозяина дома.

– Да, – с явным сожалением сложил свою наваху Габих. – Жаль, что нынче, кроме Испании, их начали делать и в Золингене. Но из Золингена хороши одни бритвы. Да и, помилуйте, какие из вестфальцев рисовальщики?

И барон сделал знак лакею, стоявшему наготове с бутылкой. Золотая амброзия вновь полилась по хрустальным кубкам.

Де Бриак задумался на секунду (достаточно ли Габих пьян?) и поднял свой бокал:

– За прекрасных дам!

Габих склонил лысую голову и улыбнулся. А де Бриак поразился, как, оттопырившись, нижняя влажная губа приобрела столь неуместное на сухом бароновом лице сладострастное выражение.

– Мой дорогой друг, – пропел Габих. – Сейчас вы увидите, что я умею быть по-настоящему гостеприимным.

Поманив к себе лакея, барон что-то прошептал тому на ухо. Оставив недопитую бутылку на столике перед своим господином, лакей исчез. Несколько минут они молча допивали шампанское, и тут дверь распахнулась и в курительную лебедями вплыли штук двадцать девиц – все в белых батистовых рубашках в пол. Босые и с распущенными косами, они встали идеальным полукругом, потупив очи. Все девушки были прелестны – большеглазы, белокожи, каковы могут быть лишь полячки. И эти тяжелые блестящие волосы… И волшебные тела под полупрозрачной тканью…

Де Бриак в замешательстве отвернулся.

– Прошу любить и жаловать, майор. Но более любить. Это мой гарем, шер ами, мои одалиски. Или, как их еще называют русские помещики, «канарейки», – склонился к нему Габих с самодовольной улыбкой. Он явно наслаждался смущением гостя. – На сотню душ едва ли отыщется одна такая красотка. Отец мой, бывало, скрещивал у себя красивых крепостных в надежде на качественный приплод. Но я, де Бриак, считаю, что лучше всего здесь распоряжается природа. Что ж. En avant [42] Вперед! ( фр .) , майор! Любая на ваш вкус. – И барон, не отводя взгляда от своих рабынь, облизнул тонкие губы. – Разве вы, французы, не считаетесь весьма умелыми в делах любви?

Де Бриак молчал, уставившись в пол. Он мог бы сказать, что французы потому и имеют репутацию хороших любовников, что всегда предпочтут завоевать женщину, пусть и на одну ночь… Что любовь может быть свободной от обязательств, но она любит равных. И что батист не прикроет главного в этой сцене – варварства. Но он знал, что ему следует задать совсем другой вопрос, и стыд заранее жег его щеки.

– Они не слишком юны, – сказал он хриплым голосом. – Я слыхал, турки покупают в гарем девочек лет семи?

Габих понимающе усмехнулся, развел руками:

– Увы, я предпочитаю расцветшую красоту. Но если гость настаивает… Правда, даже если и удастся поймать парочку во дворе, то понадобится время, чтобы их отмыть.

Губы барона сложились в улыбке, но в глазах его майор прочел брезгливость и вздохнул с явным облегчением, уверив своего гостеприимного друга, что вопрос о турецких гаремах был скорее намеком на умение князя Кутузова договариваться с валиде-султан Михришах в Константинополе, отчего Турция и Франция надолго сделались врагами.

Габих великодушно сделал вид, что поверил объяснению, и – к слову о турках – они, отпустив девушек, перешли к висевшему на стене турецкому ковру, на коем были выставлены ятаганы и кинжалы из дамаска и булата. Габих, резко обнажив один из блестящих клинков, стал уверять де Бриака, что может повторить фокус Вильгельма Телля на одном из своих людей, но не стреляя из лука, а метнув кинжал. Де Бриак в ответ убеждал нетрезвого хозяина дома, что верит ему на слово, и дело так и кончилось бы ничем, если бы в эту минуту в курительную на свою беду не вошел пожилой лакей с десертной вазой с фруктами. Не выпуская кинжала из руки, Габих что-то быстро сказал слуге по-польски, и тот, выставив на стол блюдо, взял с него крупный персик и невозмутимо водрузил себе на голову. Де Бриак не успел ничего сказать, как в сантиметре от его щеки просвистел кинжал, разрубив персик на две ровнейшие половины и покрыв флегматичное лицо лакея липким соком. Это был блестящий бросок и совершенно неожиданный в таком человеке, как Габих. Покоренный его ловкостью, а главное – явным отсутствием склонности к маленьким девочкам, де Бриак решил отнестись со снисходительностью даже и к гарему. В конце концов, в каждой стране свои правила. И барон – просто избалованный своим несметным состоянием сластолюбец, но не убийца. Не убийца!

В честь сего майор согласился на распитие еще одной, уже явно лишней, бутылки. Пора уж было отправляться восвояси, в Приволье, где его, увы, никто так не потчевал и не говорил столь приятных слов. А напротив, только неприятные, помрачнел де Бриак, вспомнив вспыхнувшую, в ответ на его отповедь, под рыжими кудрями княжну – просто-таки ветхозаветная Юдифь! Еще чуть-чуть – и порубит его отцовской саблей!

– И зачем только вы остановились у Липецких? – почти шептал ему на ухо Габих-искуситель. – Когда лучшие польские семьи почли бы за честь принять у себя и вас, и ваш дивизион? Неужто думаете, у меня недостанет места, чтобы разместить и накормить и людей ваших, и лошадей?