Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Майор, – донесся из круга ледяной голос барона. – Мы не обсудили с вами третий вариант.

Уже светало, когда Авдотья перешла через ротонду на гостевую сторону и со всею решительностью постучала в дверь к Пустилье.

– Княжна? – Доктор открыл ей в турецком халате и бумажном колпаке. – На вас лица нет. Что-нибудь случилось?

– Вы прекрасно знаете, доктор, что случилось…

Дуня и сама понимала, что бледна как смерть, – всю ночь она не сомкнула глаз, дожидаясь, когда можно будет кликнуть Настасью. Стараясь не смотреть на разобранную постель, она прошла в глубину комнаты и села у окна, сложив подрагивающие пальцы на коленях.

– Скажите, он ведь вас назначил секундантом?

На секунду замешкавшись, Пустилье виновато улыбнулся и развел руками:

– Врач в качестве секунданта – двойная работа.

– Вы должны отговорить его! – развернулась к нему Авдотья. – Это ваша обязанность!

Пустилье тяжело опустился на стул рядом.

– Поверьте, мадемуазель, я знаю дуэльный кодекс. Но знаю также и Бриака. Его честь гипертрофирована, как печень у пьяницы. Здесь же, того более, случай особый. Он хочет дать свершиться правосудию, но боится, что всесильный Понятовский заступится за своего родственника, стоит тому оказаться в виленской тюрьме.

– Он не знает барона, – покачала головой Дуня. – У Габиха очень меткая рука…

– В холодном оружии – возможно. Но он выбрал пистолеты, княжна.

Дуня посмотрела на него с жалостью:

– Нет, доктор. Он известен своей меткостью именно как стрелок. Вы заметили его трость?

– С нефритовой мертвой головой? – подмигнул доктор. – Не поверите, княжна, знавал я одного коллегу, так сей последний использовал трость как медицинский саквояж: туда входили пара скальпелей, несколько склянок с лекарствами и…

– Кроме набалдашника – ничего экзотического, – весьма нелюбезно перебила его, не желая отвлекаться от главного, Авдотья. – Правда, Габих всем рассказывает, что трость принадлежала еще его деду и весит около пуда. Барон во всякое время носит ее с собой, даже на балы – тренировать руку, дабы не дрогнула.

Пустилье улыбнулся профессиональной «успокаивающей» улыбкой.

– Что ж, весьма предусмотрительно. Но поверьте, милая княжна, рука Бриака тоже тверда.

«Он не понимает, – с отчаянием подумала она. – Не понимает!» Авдотья, сжав в кулаках концы накинутой на плечи шали, вскочила со стула и, не отрывая взгляда от круглого добродушного лица, начала говорить ровным тихим голосом.

– Моему отцу случалось охотиться с бароном. Он всегда попадает животному прямо в глаз.

– Дабы не попортить шкуру. Так делают все. Кроме того, когда собаки загоняют крупного зверя, охотник подходит достаточно близко…

– Я не говорю про крупного зверя, доктор. Я говорю про гон зайца по первой пороше. Конный или пеший, он всегда попадает ему в глаз. – Не выдержав нужного тона, она перешла почему-то на шепот: – Я видела сама однажды, он выстрелил, почти не целясь. Пуля прошла сквозь один глаз и вышла через другой.

Пустилье молчал.

– Вы были в курсе того, что он творит в своей вотчине?

Дуня помотала головой:

– Нас, соседей, он занимал единственно крепостным театром и балами. Но я всегда чувствовала, что Габих способен на страшные дела. – Она поежилась. – Он как змей. Как ядовитая рептилия. – Она умоляюще посмотрела на француза. – Прошу вас, доктор. Позвольте отвезти его в лес. Я знаю, где скрываются партизаны Потасова, – среди них есть и сбежавшие от барона холопы. Они расскажут… Поручик сможет судить его по справедливости, и никто больше не пострадает.

– Простите, княжна. – Пустилье смотрел на нее с искренним сочувствием. – Майор никогда на это не пойдет. Это самосуд. А его удовлетворит суд в Вильне или суд дворянской чести. – Доктор накрыл ее дрожащие пальцы теплой ладонью. – Мы могли бы настоять на судебном разбирательстве, но, боюсь, сие уже не в нашей воле. Место и время назначены. Через… – он взглянул на каминные часы с плачущей нимфой, – час, на речной отмели. Я ничего не могу поделать.

Да, Бог волен в жизни, но человек волен в смерти.

Дуня знала, что дуэль – предрассудок. Но честь, вынуждающая к ней обращаться, предрассудком не была. Столетие с лишним спустя Пастернак писал, как много вносит честь в общедраматический замысел существования. Для мещанина Пастернака честь была выбором, камертоном одаренности. Для дворянина начала девятнадцатого века честь была фундаментом, нормой, данностью. Нематериальная принадлежность к дворянскому клубу, где государь был лишь первым дворянином страны, не более и не менее. Честь оставалась единственным, что отличало дворянина от человека «низкого сословия» и всегда оставалось при нем, даже когда тот лишался титула и состояния. Когда Екатерина давала вольность российскому дворянству, она гарантировала неприкосновенность чести, жизни и имения. Отметим и тут порядок слов. Честь стоит первой перед жизнью. Идя на верную смерть, бастард де Бриак выбирал смерть дворянина.

Дуня высвободила свою ледяную руку из теплых ладоней доктора:

– Передайте майору: он должен стрелять сразу, мгновенно, не дожидаясь подхода к барьеру. Это его единственный шанс.

Никто был не в силах помочь. И папá не мог вмешаться. Дуня уж было решилась послать гонца к Потасову: пусть прискачет со своими молодцами и разгонит всех с глаз долой! Но потом представила себе эту картину, как в ответ на внезапный партизанский налет вступают французские пушки, кося людей и лошадей, и отказалась от безумной идеи. Ведь даже если допустить, что кто-нибудь из потасовских ребятушек выстрелит Габиху в спину, спасая тем самым де Бриака, сам гасконец никогда ей этого не простит. Княжна с досадой пожала плечами: и пускай, зато останется жить… «Чтобы, возможно, убить множество русских воинов на поле брани», – прошелестел в Дуниной голове остаток патриотического чувства. Прошелестел и умолк. Что бы ни принесла им будущность, сейчас, сегодня она чувствовала себя больной от одной возможности никогда более не увидеть его живого неправильного лица. Ныло, не отпуская, в груди. «Да что же это!» – Дуня старалась дышать ровно. Не Анетт же она Щербицкая, посылающая за нюхательной солью по поводу и без! Она дочь полковника инфантерии, ее батюшка Измаил брал – и небезуспешно! А она сможет, по крайней мере, выпить принесенного Настасьей утреннего чаю и даже заесть беду свежим калачом с маслом. Вот так.