Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

– Есть еще один свидетель, который мог бы что-то рассказать о маньяке. Если только этот свидетель жив, – напомнил Хорь. – Гувернантка, Леопард. Ее тело не было найдено.

– Тело выборгской девочки тоже не найдено. А свидетель Клява порет чушь…

– Сам видишь, версия о маньяке не имеет доказательств.

– Я их найду. Убийство Груньки-проныры и Лемана – косвенное доказательство. Кому помешала старая проститутка? И кому помешал бывший полицейский агент? Между ними – ничего общего, кроме тех трупов. И погибают они чуть ли не одновременно – после того как я приступил к розыску. Но должны быть еще свидетели! Хотя бы один – но тот, которого стоит бояться!

– Это что, чутье?

– Наполовину чутье, Хорь. Посмотри и другой стороны. Должно быть в прошлом что-то очень страшное, если наши противники держат человека в стальных клещах. Участие в Федеративном комитете – такая вещь, что еще как-то можно изворачиваться: был молод, глуп, пьян, дурные товарищи увлекли! Заодно сдать дурных товарищей, и выйдет послабление. Маньяку труднее…

– Но члену Федеративного комитета, если это докажут, придется уезжать из Риги, тут он станет неприкасаемым.

– Кем?

– У индийцев есть каста неприкасаемых. К ним даже близко подходить нельзя, а не то чтобы говорить или, боже упаси, за руку поздороваться. Неприкасаемый останется жив, но приятного мало.

– Занятно. Только индийцам далеко до рижских бюргеров.

– Я это и имел в виду.

– Ну так что же?

– Что?

– План операции.

Хорь задумался.

– Тебе непременно нужен план? – спросил он, и Лабрюйер угадал в голосе неуверенность.

– Непременно нужен.

И месяца не прошло, как составленный Хорем план блистательно провалился. Оба знали это – и оба молчали о той неудаче.

– А какой тут может быть план? Ты пойдешь к этой парочке, взяв с собой шарф…

– Один?

– Нет, боже упаси. Они уже начали убивать. Я слыхал про этот феномен. Человек, начав убивать, не останавливается, – с некоторой гордостью за свои познания сообщил Хорь. – С тобой пойдет Росомаха. Я с Барсуком буду патрулировать подступы к дому. Мало ли что. Вдруг их угораздит сбежать по черному ходу.

– А Горностай?

– Больно много чести для них – чтобы ими занимался весь наблюдательный отряд!

Эта логика Лабрюйеру была понятна. В язвительном свидетеле Хорь не нуждался – пусть даже этот свидетель был помощником.

– Хорошо. Значит, осталось вызвать Росомаху и назначить точное время. Лучше – такое, когда старшие дети в школе.

– Для этого следует узнать распорядок дня благородного семейства.

– Расспросим Эльзу. Или нашу мадам Круминь. Мне кажется, она знает, кто в котором часу ночи употребляет ночную вазу.

Так и порешили. При этом Лабрюйер ни словом не намекнул Хорю, что их рассуждения – план операции. Раз уж Хорь возненавидел это слово – придется считаться с такой временной придурью.

Потом Хорь проявил Пичину пленку.

– А знаешь, получилось… Даже удивительно.

Пича учел свет и вообще все проделал так, как его учили. Силуэт «Лизетты» был четким, все детали – понятными, название на борту – хорошо различимым. Стапель, на котором зимовала «Лизетта», был не слишком высоким, но Пиче удалось сделать кадры на фоне светлого зимнего неба.

– Вундеркинд, – усмехнулся Лабрюйер. – Пора его всерьез учить. А теперь я подумаю, где взять портрет Розенцвайга. Такой, чтобы он был похож на себя, а не на свою бабушку. И всю эту картинную галерею отправим в Выборг.

– Ну, если ты считаешь нужным…

– Горностаю эта идея не нравится, я знаю. Но он – из жандармов, а я – из полицейских. Поэтому он сперва гонится за той целью из нескольких, которой проще достичь. А я держу в голове все цели разом, – объяснил Лабрюйер. – И, знаешь, Хорь, даже если маньяк не имеет отношения к Эвиденцбюро, все равно… все равно… девочек жалко, понимаешь?.. А маньяки – хитрые, и этот мог просто выучиться так прятать трупы, что и концов не найдешь…

– Понятно… – пробормотал Хорь.

Уловка Лабрюйера сработала – он вроде и упомянул Енисеева, а вроде и сам этому значения не придал. Впрочем, вбивать клин между Хорем и Горностаем Лабрюйер не собирался. Ему просто нужно было подольше удержать командира наблюдательного отряда в союзниках.

Предоставив Хорю вызывать Росомаху и Барсука, Лабрюйер отправился домой.

Наутро дворник Круминь отдал ему принесенный почтальоном конверт. Там были две переснятые карточки, на одной девица и девочка лет одиннадцати, на другой – дама чуть за сорок с этими девицей и девочкой. К карточкам придагалась записка: «Госпожа Урманцева, Мария Урманцева и Амелия Гольдштейн, снято в Москве, в 1902 году».

– Отлично… – пробормотал Лабрюйер.

Госпожа Урманцева была русоволосой и темноглазой стройной дамой, для своих лет – весьма привлекательной, бедная Машенька волосы имела более светлые, распущенные – Лабрюйера часто просили делать карточки девиц с распущенными волосами, он привык к этой забавной моде, – и пряди лежали волнами, что означало – Машенька только что расплела длинные косы. Амелия Гольдштейн была пухленькой темноволосой немочкой, сходство с Машей выражалось в линии носа и подбородка, а также бровей – Маша тоже была темноброва. Лабрюйер вздохнул – какой бы красавицей стала теперь эта девочка…

Он пошел в лабораторию, где хозяйничал Ян, и попросил сделать полдюжины хороших копий.

Вернувшись в салон, Лабрюйер обнаружил там целый праздник – к Хорю прибежали Минни и Вилли.

– Мы идем вечером в Латышское общество на «Демона», – сообщили барышни. – С нами идет фрау Лемберг. Господин Лабрюйер, фрейлен Каролина! Пойдем все вместе!

– У меня вечер занят, – сказал Лабрюйер. – А фрейлен Каролина охотно пойдет с вами.

Он не хотел далеко убегать от телефонного аппарата – в любую минуту могли объявиться Росомаха и Барсук.

Когда девицы, уговорившись о встрече (в кондитерской на Суворовской, чтобы соединить приятное с благопристойным – и съесть вкусное пирожное кремшнитте, и не торчать в ожидании на тротуаре, как особы известного ремесла), ушли, Лабрюйер обратился к Хорю:

– Обрати особое внимание на госпожу Лемберг. Что-то не нравится мне эта преподавательница итальянской грамматики.

– Отчего?

– Оттого, что госпожа Крамер много мне наболтала о том, как трудно в Риге найти живых итальянцев или хоть услышать итальянскую речь. Если бы она познакомилась с госпожой Лемберг, то, наверно, как-то бы упомянула эту даму. Не так много в Риге особ, которые свободно говорят и поют по-итальянски. Так что мерещится мне, будто она и есть госпожа Лемберг.

– Это было бы логично, – согласился Хорь. – Если Барсук придет, когда меня не будет, пусть изучит квартал, где живут Краузе. Очень бы не помешал подробный план.