Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

– Совсем непонятно. Сперва все дети куда-то съехали, потом и она с мужем. Жили у них в доме два крепких парня – уже и этих нет, а за домом смотрит дворник Озолс, он там сына с молодой женой пока что поселил. Ну, жильцы на месте, никто их не трогает…

– Они чего-то сильно боятся, – сказал Хорь. – Видимо, старый Леман слишком много знал.

– Мартин, сейчас повезешь меня к Андрею. Жаль, что будочников еще не снабдили телефонными аппаратами… – и Лабрюйер пошел одеваться.

Андрей был рад визиту и сразу сказал: да, Герц и Франк ему лет двадцать как знакомы, но в Московском форштадте появляются теперь редко, нанялись в яхтклуб, что на Штинтзее, там причалы, принадлежащие Императорскому яхтклубу, и какие-то дома – тоже его собственность. И чего им там, в Кайзервальде, не жить – в тишине, в покое, зимой – яхты на стапелях караулить, подледным ловом баловаться, ходить на охоту, летом – катать дам и господ по красивому озеру, из которого через Мюльграбен можно выйти на Двину и дальше – в залив? Еще он сказал, что в молодости оба были буянами, но как подошло к пятидесяти – не то чтобы смирились, но научились не ввязываться в первую попавшуюся драку.

Лабрюйер записал приметы обоих моряков: Герц повыше, Франк пониже, оба – с особенными «шкиперскими» бородками, окаймляющими лицо, и бородки уже с порядочной проседью, у Герца левое ухо рваное, у Франка нос кривой – видно, не в одной драке с кулаком рандеву было, а на левой ноздре сидит большая бородавка.

Теперь оставалось совсем немного – узнать, где в Кайзервальде дача Розенцвайга.

Это Хорь поручил Енисееву и очень скоро получил ответ: нет там у него никакой дачи, да и не предвидится, потому что на дачу в таком аристократическом месте у него просто нет денег. Да и не нужна она ему – вот яхта нужна, мотоцикл нужен. Разве что женится и заведет детишек – тогда задумается о даче.

– Как-то все ниточки тянутся к Кайзервальду, – сказал Хорь. – Похоже, пора нам самим туда наведаться. Ты умеешь бегать на лыжах?

– Не доводилось.

– Тогда я сам с Росомахой отправлюсь, я-то умею, он – тоже. Скажу ему купить лыжи…

– Лыжи-то на что?

– Там лес, Леопард, ты же сам меня за картой посылал, я посмотрел. Все эти виллы и новомодные коттеджи стоят, можно сказать, в лесу, а по берегам озера – небольшие усадьбы, как раз у джутовой мануфактуры – Нейхоф. Там удобнее всего пробежаться на лыжах, и по лесу, и по берегу, и все посмотреть, а если придется кого-то догонять – так хоть не по колено в снегу.

Лабрюйер задумался. Был в его жизни случай, когда пришлось преследовать компанию налетчиков почти что по колено в снегу, и тогда лыжи действительно пригодились бы.

– Ты прав, – сказал он. – Нужно будет и мне поучиться.

– Невелика наука. Ты ведь не дохляк какой-нибудь, просто встанешь на лыжи и побежишь.

Лабрюйер вздохнул – дохляком-то он не был, но фунтов двадцать лишнего веса на себе таскал.

Вечером пришел Акимыч.

– Горностай случайно на след Ламберта напал, я проверил – он самый. Был в пятом году студентом…

– А теперь на каком заводе?

– На заводе?! – Барсук расхохотался. – Хорь, там такое дело… даже и выговорить неловко… Он такой доктор, что туда руками лазает…

– Куда – туда?

– Ну – туда, к бабам… такой вот доктор… На это выучился!

– Это называется акушер, – сказал Лабрюйер.

– Кабы акушер! Акушеры – святые люди. А этот бабам выкидыши делал, что ли, и за это его даже судили. Тьфу! Сволочь, и ничего больше!

Лабрюйер вспомнил, как сердито Краузе отзывался о племяннике.

– Ладно, Акимыч, из песни слова не выкинешь, – сказал он. – И чем же теперь этот голубчик промышляет?

– Да все тем же. Для видимости держит кабинет, где лечит какой-то водицей и белыми шариками. Шарлатанство, да и только. А дамочки туда так и бегают – известно за чем.

– Значит, шарлатана из списка вычеркиваем… – начал было Хорь.

– Нет. Сперва с ним потолкуем. Понимаете, господа – вот и Росомаха не даст соврать! – этот мерзавец Краузе, когда выдавал студентов, заседавших в Федеративном комитете, как-то странновато о них говорил. Давайте-ка проверим эти сведения. Фрейлен Каролина…

– Опять?! – возмутился Хорь.

– Нужно попасть в ту его берлогу, где он оперирует дам.

Акимыч расхохотался.

– Вот не думал, что на старости лет будет так весело служить!

– Акимыч, где этот изверг рода человеческого промышляет? – спросил Лабрюйер.

– Кабинет у него на отшибе, на улице Попова, тихая такая улочка. Я думаю, что и берлога, где он свои мерзости творит, где-то поблизости.

Налет на тайную медицинскую берлогу отложили – нужно было сперва сбыть с рук фальшивого Собаньского. На это ушло два дня.

Лабрюйер самолично провел всю операцию и надел на брыкавшегося врага наручники. Калеп, собравший по такому случаю инженеров и конторских служащих, а также мастеров всех цехов, произнес небольшую речь о посторонних, которым на заводе не место. Сенька Мякишев очень хотел, чтобы ему всенародно объявили благодарность, – не какой-то инженеришка, а помощник кочегара взял да и разоблачил Собаньского. Но Лабрюйер велел ему до поры помалкивать, а премировал из неподотчетных сумм приличными сапогами. Эти сапоги он купил у госпожи Круминь – Ян, парень и без того видный, вдруг внезапно прибавил в росте на вершок, и нога тоже выросла соответственно.

Хорь рвался в лыжный поход. Росомаха уже приобрел все необходимое. Но Лабрюйер убедил Хоря, что нужно сперва допросить Ламберта: вдруг вскроется еще какое-то имя, еще какая-то важная подробность.

Медицинскую экспедицию наметили на послеобеденное время и вызвали Мартина Скую, но никак не могли выйти из фотографического заведения: то Хорь принимался хохотать, но Лабрюйер, то Акимыч. Это был уже нехороший смех – неудержимый, до слез из глаз. Лабрюйер, чтобы успокоиться, выпил полграфина кипяченой воды.

– Это нервное, господа, – сказал он, но намек на нервы еще больше развеселил Хоря.

Лабрюйер все понимал – командир устал от постоянного напряжения и противостояния с Енисеевым; хотя Енисеев не слишком надоедал, но Хорь вел с ним нескончаемую безмолвную внутреннюю войну, а это сильно выматывает.

Акимыч успел обшарить все окрестные дворы и потолковать с дворниками. Он верно предположил, что помещение для противозаконных медицинских манипуляций может иметь запасной выход. И на случай, если Ламберт вздумает сбежать, решил там засесть.

Улочка была короткая и на первый взгляд тихая, но она упиралась в железную дорогу. Днем грохот поездов еще можно было терпеть, а вот ночью – только воспитав в себе привычку спать без просыпу.

Эрнест Ламберт оказался похож на дядюшку – тоже имел брюшко и нездоровую пухлость физиономии. Лабрюйер невольно вспомнил старого Рейтерна – у того широкое лицо было с мощными складками, хоть из мрамора ваяй, а у Ламберта – как дамский чулок с полной ноги, неплотно набитый манной кашей.