Валентин Лавров - Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Соколов, верный давней привычке, любил побродить по городу. Однажды он был поражен: по Невскому тянулась вереница подвод, груженных испорченными мясными тушами. В воздухе разносился тошнотворный запах гнили.

Народ, часами простаивавший в очередях, чтобы хоть что-нибудь купить съестного, собирался на тротуарах толпами, громко возмущался:

— Что творится! Наши дети пухнут с голода, а тут мясо гниет, везут его на мыловаренный завод. А в газетах опять пишут: в Сибири на станциях лежат битые туши. Запас в полмиллиона пудов, так-то! И не отправляют, дескать, потому, что нет паровозов. А первая оттепель наступит, и все пуды стухнут. Ей-богу! Заставить Николку сожрать эту тухлятину, тогда он знал бы. Своего наследника, поди, эклерами пичкает, а нашим деткам корки черствой уже не стало. Гнать метлой такого царя!

Гнев нарастал, трон и вековые государственные устои шатались.

И все же еще была возможность подавить, утихомирить распоясавшуюся вольницу. Надо было проявить волю и приложить к делу твердую руку.

Однако государь, погруженный в дела военные, больше думал о врагах внешних, нежели о внутренних, хотя последние стали опасней первых. А количество дезертиров и смутьянов прибывало с каждым днем.

Батюшев и Соколов, прогулявшись по парку Царского Села, отправились в полупустой офицерский буфет. Тут они пропустили под холодец перцовки, а теперь пили чай и деятельно что-то обсуждали.

Неслышно вошел дежурный офицер. Он увидал любопытную картину: Соколов и Батюшев сидели за столом у самовара и жарко спорили. Впрочем, больше говорил Соколов. Он был весьма увлечен, а Батюшев удивленно покачивал головой, не соглашаясь. До слуха дежурного донеслось:

— Нет, это вы, Аполлинарий Николаевич, через край хватили! Слишком риска много. Да-с… Нет, это невероятно.

— Вся сила — в необычности приема! — горячился Соколов.

— Без нашей помощи в нынешних военных условиях вам никогда до линии фронта не добраться…

— Помощники — ненужные свидетели.

— Это люди проверенные, надежные.

Дежурный, желая обратить на себя внимание, кашлянул и торжественно произнес:

— Господа полковники, их императорские величества приглашают вас в манеж, на царскую елку для конвоя.

Когда Соколов вошел в манеж, он ощутил знакомый запах конского пота, седельной кожи, навоза и еще чего-то неопределенного.

Но теперь к этому прибавлялся аромат свежей хвои. Все стены до потолка были забраны елями. В правом углу манежа высилась густая ель. Она была украшена электрическими лампами, множеством игрушек, весело блестевших при ярком свете. На особом столике — стеклянный ящик. В нем лежали билетики, которые царская стража будет вынимать «на счастье!». Во всех билетиках царскими детьми были написаны номера. И тут же, на полках, под соответствующими номерами расположились коробки и красивые упаковки — это подарки.

Полы были застланы коврами разных размеров и расцветок.

Вдоль стен выстроился в ожидании государя батальон собственного его величества Сводного пехотного полка, для которого и были припасены подарки. Напротив елки поставили мягкие стулья и диван с низкой спинкой, все явно из дворцового гарнитура.

Немного левее, против елки, на таких же стульях сели восемь балалаечников, а впереди всех — с мандолиной — известный виртуоз унтер-офицер Ткачев.

За стульями — песенники. За ними встали нижние чины железнодорожного батальона и чины дворцовой полиции. Все были в парадной форме, с тем особо торжественным и напряженным выражением лица, которое бывает лишь на праздничных собраниях.

На особых местах, рядом с небольшой эстрадой, воздвигнутых из оструганных досок, разместились офицеры и несколько гостей, знаменитых артистов. И тут же на стульях, возле Анны Вырубовой, сидели облаченные в траурные платья дочери Распутина — Варя и Мария.

Соколов всем поклонился и опустил могучее тело в кресло.

И вот на обе створки распахнулись двери.

Медленным, торжественным шагом вошли государь с наследником, с четырьмя дочерьми и супругой. Рядом шли великая княгиня Ольга Александровна, сестра царя, а также великий князь Михаил Александрович. Все поднялись. Августейшая семья прошла к креслам.

Государь был в белой форме лейб-гвардейского 4-го стрелкового батальона. Ясным, чистым голосом он произнес:

— Всех поздравляю с Рождеством Христовым. Желаю радостей душевных, а людям военным — отличной службы.

По залу прокатилось могучее троекратное:

— Ура! Ура! Ура-а!

Ткачев взмахнул рукой, музыканты заиграли и стройно запели «Боже, царя храни».

Национальный гимн с воодушевлением подхватили песенники, а также батальон в составе двух рот.

Пели стоя, с воодушевлением: и государь, и наследник — этот особенно старался. Даже генерал Комаров залихватски крутанул вверх усы и начал старательно подтягивать неожиданно высоким голосом.

Соколов, напротив, норовил сдерживать свой густой баритон, старался не выделяться. В своем кругу за мощность звука гения сыска с доброй улыбкой называли «Федором Шаляпиным», но сам граф о своих певческих талантах был самого скромного мнения и не желал вносить диссонанс в общую стройную ноту.

Концерт никто не вел. Конферанс, как таковой, совсем недавно появился на эстраде в лице ядовито-остроумного петербуржца Алексея Алексеева и Никиты Валиева из московской «Летучей мыши», но в царский дворец конферансье дороги еще не нашли.

Так что на помост без объявления поднялась женщина в крестьянском костюме и с самым простонародным скуластым, округлым лицом. Присутствующие восторженно задышали:

— Вот она, Надежда Плевицкая!

Знаменитая певица еще не успела полностью избавиться от потрясения, которое она испытала в дни пребывания на фронте: кровь, трупы, страдания вызвали у нее нервную болезнь.

Плевицкая спела что-то из народного репертуара — «Иванушка», «За морем синичка» и другие. В заключение исполнила романс «Умер бедняга в больнице». Рядовые чины, не имея привычки, неловко хлопали в ладоши.

Затем на помост легко выбежала другая знаменитость — мужчина-красавец с копной темно-каштановых волос, с крупными чертами лица на выразительном лице — любимец публики и особенно дам, артист киевского Театра оперетты Михаил Вавич. Под гром аплодисментов он бархатным баритоном спел романс «Время изменится», а на бис — «Очи черные».

Вновь наступила очередь хора. Красиво выводили любимую государем, трогательную своей наивностью солдатскую песенку «Любезный друг, уведомляю». Когда дошли до слов: