Валентин Лавров - Русская сила графа Соколова

Закончив телефонный разговор, сыщик сказал Хрулеву:

— Напиши отношение, чтобы мне разрешили встречу с Кораблевым. Интересно, как он мог похитить икону, если уже четыре дня находился под стражей?

Начальник тюремного ведомства на сей раз безропотно повиновался — протянул разрешение, хотя это можно было делать лишь с разрешения прокурора.

…Через два часа Соколов садился в железнодорожный вагон.

В Орле Соколов пробыл совсем недолго. Была глухая ночь, но он разбудил дежурного офицера:

— Срочно доставь арестанта Кораблева в камеру следователя.

Офицер, молоденький подпрапорщик, угодливо улыбнулся:

— Вовремя вы, господин полковник, спохватились! А то ведь Кораблева послезавтра этапом на Сахалин отправляем. То-то он все твердил: я, дескать, в дружбе со всем московским начальством. Меня, дескать, сам губернатор пивом и бутербродами угощает.

— Да врет он все!

Минут через пять явился невысокий, в тюремной робе молодой мужик с плутовскими цыганскими глазами, с лицом серого цвета, который бывает у всех, кто долго сидит в тюрьме, с длинными обезьяньими руками. Он хитро посмотрел на Соколова:

— Неужто и впрямь из Москвы за мной прибыли? А зачем отправляли? Коли слушали б меня, дело давно бы сделали… — затараторил арестант.

Соколов приказал:

— Сядь на стул. Ты украл чудотворную икону в Казани?

— Я самый. Денег дадите и на Сахалин обещаете не отправлять, так и передадут вам.

— Расскажи подробности преступления. Как проник в церковь, где висела чудотворная?

Кораблев завел глаза к потолку, заученным тоном начал:

— Это церковь женского монастыря, в семнадцати верстах от города Казани. Происшествие случилось как раз на второй день после Крещения. Когда закончилась служба, батюшка вышел из алтаря, я, того, прошмыгнул в этот самый алтарь, спрятался. Никто меня и не трехнулся. А утром рано пришел сторож, стал печь топить, двери оставил незапертыми, ну, я и дунул в них. А икону уже снял. Приехал в Москву, а меня тут и замели. По другому делу. Про икону я добровольно признался, учтите. Заплатите мне, я ее открою…

Соколов покачал головой:

— Какой же ты отпетый негодяй! Столько времени водил за нос занятых людей. Прикажу, чтобы на тебя двойные кандалы надели, а до самой отправки станут в карцере держать на воде. — Нажал на кнопку звонка. Вбежал надзиратель. — Отправь Кораблева в карцер, а про кандалы сам прикажу подпрапорщику…

Вдруг арестант упал на колени, дурашливо запричитал:

— Ваше благородие, простите! Во всем винюсь. Прочитал в газетах, что икону сперли, решил на себя взять. Подговорил дружков, они за нос полицию водили. Мечтал: денег дадут и отпустят, не вышло…

Соколов смилостивился:

— Надзиратель, двойные кандалы — отставить. Отведи арестанта в камеру…

— Спасибо, ваше благородие! — счастливым голосом крикнул арестант.

…Теперь путь Соколова вновь лежал в Казань.

История эта закончилась благополучно. Едва гений сыска с самым грозным видом стал допрашивать сторожа Огрызкова, тот повалился на колени, запричитал:

— Бес попутал! За всю жизнь нитки чужой не взял, а тут на икону святую покусился… Теперь все из рук валится. Корова сдохла. У брата дом сгорел, а в ем сто моих рублев. Себе ногу повредил, едва волочится. Сроду не болел, а теперь боли страшные в желудке, сохну, а есть не могу. Грех великий совершил! За то и страдаю.

— То, что угрызение совести почувствовал, это замечательно. Рассказывай по порядку, Фаддей. И сядь на стул. Ну, с чего все началось?

Сторож, судорожно глотая, выпил стакан воды и, чуть успокоившись, начал свою исповедь:

— О нашей чудотворной иконе Смоленской Божией Матери слава по всей России шла. На праздник Крещения поклониться чудотворной многие паломники съехались. Я стоял возле своей сторожки, как ко мне подошла важная дама, сама прямо краля, красоты большой. И одежды богатые, шляпа меховая, воротник шалью. Говорит: «Мужичок, окажи услугу. Я тебе на водку дам. У меня ноги наскрозь промерзли, боюсь, простужусь. Позвольте у вас погреться. Вот за услугу пять рублей». Сама прямо в руки сунула. Ну, я и соблазнился. Как в Евангелии сказано? «Придите трудящие и обремененные…» Провел в дом, я один живу. Печь была протоплена, дама бутылочку вина из большого ридикюля достала. Сладкое, отродясь не пил такого. Занавески задвинул плотней, чтоб кто гулянье наше не разглядел. Да и то, разговелись. Засиделись мы, хорошо так. И дама все ко мне ластится. Потом достает сто пятьдесят рублей. Я увидал, в глазах потемнело. Лама говорит: «Возьми, мужичок, все твое. Только принеси икону чудотворную…» — «Как же можно? Грех какой!» — «Никакого греха нет». — «Как же нет?» — «А так, что это тоже для доброго дела надо. Послал меня к тебе один знатный и богатый человек, который больше жизни иметь ее жаждет». — «Старообрядец, что ль?» Лама замялась, говорит: может, и старообрядец, да это к делу не относится. Дескать, народищу много всякого сейчас наехало. Мало ли кто забрал икону? Беда невелика. Я уже сомневаться в себе начал, да еще выпивши. Словно бес под ребро толкает: «Отдай, отдай!» А она меня подущает: «Ты сними замок, принеси сюда, я так устрою, что все подумают на жуликов. А в церкви все повали, словно чего искали». Пошел я как весь не в себе, не желаю, а ноги сами несут. Это, тьфу, нечистый меня толкал. — Перекрестился. — Открыл двери, осторожно снял образа, приложился и на пол рядышком положил. Замок, как дама приказывала, ей принес. Она засунула отмычку, говорит: «Крути, отмычка подпилена!» Я покрутил, бородка в замке и осталась. Дама икону взяла и сразу за дверь — шасть! Больше я ее не видел. Сколько времени прошло, а я все еще дрожу от страха и стыда, и прощения мне никогда не будет. И пойду прямиком в геенну огненную, жупелом огненным будут нечистые в мою харю тыкать…

Соколов, пригнув голову, прошелся по ветхой хибаре.

— Вспомни, может, дама еще чего сказала: с какой целью нужна икона?

— Не, с целью не говорила. Говорила, что в доброе место, там много старинных таких стоит.

Соколов заинтересовался.

— Много, говоришь?

— Лама так выразилась.

— Сколько лет даме?

— Свежая еще, может, тридцать?

— Какие приметы: рост, цвет волос, нос, глаза?

— Хорошие приметы, беленькая да нарядная, а вот говорит так, словно не наша, не русская. Слова не чисто произносит. Торопилась все, раза два повторила: «Как бы на поезд не опоздать!» Я за ней вышел, а на углу, саженях в тридцати от ворот, коляска ожидает. Села и покатила себе в удовольствие.

— Сколько времени было, когда дама уехала?

— Заутреня не начиналась, с нее весь шум начался, замок сорванный обнаружили и полицию вызвали.