Александр Арсаньев - Похищение

– Их нетути, – ответствовали мне и захлопнули дверь.

Я разозлилась от такой наглости, поэтому снова позвонила и стала ждать. Дверь снова приоткрылась, и я снова увидела тот же самый глаз.

– Чаво ешо? – недовольно спросил меня тот же самый голос.

– Где ваша хозяйка? – строго спросила я.

– А нам откуда знать? – саркастично ответствовали мне, и я окончательно потеряла терпение.

– Да ты что, не видишь с кем разговариваешь?! – воскликнула я. – А ну, открывай немедленно и отвечай, как положено!

Дверь мгновенно распахнулась. Я, наконец, смогла увидеть обладателя такой невиданной дерзости. Им оказался небольшой, сухонький старикашка с плешивой головой, с седыми взлохмаченными бакенбардами, в потертой кацавейке, в шали, в грязных полосатых штанах и валенках.

– Чаво изволите? – переспросил он елейным голосом, поклонившись в пояс, и я, в который уж раз подивилась этой реакции на крик, свойственной, на мой взгляд, исключительно русскому народу. Хороший окрик действует на слуг лучше плетки.

– Я уже сказала, что мне нужно видеть твою хозяйку, – произнесла я требовательно. – Если ее нет дома, то соизволь ответить, когда она будет!

– Не извольте гневаться, – заблеял старикашка. – Нетути Матрены Филипповны, нетути. Увез ее проклятый докторишка третьего дня, говорит, мол, в лекарню…

– В лечебницу? – удивилась я.

– Так, – поклонился старикан.

– А как доктора звать?

– Дохтура-то?.. – он собрал лоб складками. – Кака-то у них хфамилия нерусская… А кака – не помню… – захныкал он.

– А в доме кроме тебя еще кто есть? – спросила я.

– Нетути, разбеглись. Говорят, нынче сродственники прибудут… А я уж тута… Куды ж мне ити-то, я ведь тута и родилси и прожил усю жизню… – по его сморщенным щекам потекли крупные слезы, а лицо приняло обиженное и одновременно растроганное выражение.

– Ладно, – недовольно сказала я, протягивая ему пятиалтынный, – на вот, держи.

– Спасибо, матушка, спасибо, родная, – старик принял монету и начал кланяться. – Чаво-нибудь ешо изволите?

Я задумалась, старик примолк, ожидая моих приказаний. Ясно было, что Матрену Степкину увезли, наконец, в больницу для душевнобольных. Третьего дня, значит, еще до похищения Ники. Получалось, что господин Поздняков был прав, что след это ложный. А я, вместо того, чтобы кинуться разыскивать несчастную женщину, должна была бы выяснить у Манефы, когда именно она видела Матрену на «ярманке». У моей кухарки «давеча» может значить едва ли не с год назад.

Хотя нет, продолжила я размышления. Манефа говорила, что пошла на ярмарку после того, как в последний раз жалованье получила, а было это на прошлой неделе, в субботу, т. е. как раз накануне Сырной. Все сошлось. Выходит, Матрену Филипповну увезли именно в воскресенье, видимо, после того случая с Парашкиным сыном… Эх, Катюша, Катюша, покачала я головой.

– Нет, – сказала я ожидающему старикашке. – Ничего не надо. Оставайся с Богом.

На его лице отобразилось разочарование. Видимо, хотел выслужиться старик, да не получилось. Ну да ладно, и так ни за что получил пятиалтынный, будет с него. Я развернулась и пошла к саням.

– Благодарствую, матушка, благодарствую, – причитал за моей спиной старикан, и мне даже стало неловко.

«Как все-таки убога старость», – подумала я и тут же устыдилась собственных мыслей.

Сразу же от дома Степкиной я отправилась к Селезневым. Я хотела справиться о состоянии Катеньки и Елизаветы Михайловны и переговорить с генералом. Дверь мне открыл Василий, он проводил меня в малую гостиную и просил подождать.

Спустя какое-то время в комнату вошел генерал Селезнев, заметно осунувшийся, в парчовом халате темно-вишневого цвета, с красными от бессонницы глазами. Он сдержанно поздоровался со мной, извинился за свой внешний вид и спросил, есть ли у меня какие-нибудь соображения относительно пропажи его сына.

Я отрицательно покачала головой. Генерал вздохнул, сказал, что супруга чувствует себя нехорошо, не желает вставать, плачет, чем вызывает у слуг, от которых тоже решили держать случившееся в тайне, ненужные пересуды. Гвоздикин куда-то пропал с самого утра, а Катеньку было решено отвезти в столицу к бабушке, тем более что нынче утром прибыла, наконец, гувернантка. Я согласилась, что это разумное решение, девочке совсем ни к чему было присутствовать в доме при подобных обстоятельствах, к тому же, замысел злоумышленников был неясен. Возможно, что они решаться предпринять еще одно похищение, целью которого на сей раз может оказаться Катя.

Как мне показалось, Селезнев имеет какие-то соображения, и я напрямую задала ему вопрос, на который Валерий Никифорович, слегка сконфузившись, принялся отвечать, однако, предварив свой ответ такими замечаниями:

– Я, Екатерина Алексеевна, не могу утверждать, что знаю доподлинно, кому понадобилось похищать моего сына, однако у меня, как вы изволили заметить, существуют определенные подозрения, – тут генерал встал из своего излюбленного кресла в стиле рококо, подошел к двери, проверил плотно ли она прикрыта и только после этого, вернувшись, снова сел и, понизив голос, стал рассказывать мне свою историю. – Я, разумеется, надеюсь, что все это останется ente nous. Могу я положиться на вас?

– Да, конечно, Валерий Никифорович, – заверила я Селезнева. – Если история имеет отношение к Никиному похищению, то вы полностью можете на меня рассчитывать.

– Eh, bien, – кивнул головой генерал. Его лицо приняло сосредоточенное и одновременно несколько брезгливое выражение, он нахмурился, затем тяжело вздохнул и начал свой рассказ. – Все, что я вам сейчас расскажу, Екатерина Алексеевна, как это… «дела давно минувших дней», которые теперь вот так печально сказываются на моем семействе. А началось все тогда, когда я был сравнительно молод, состоял на военной службе в чине полковника и еще только познакомился со своей будущей супругой. Елизавете Михайловне тогда исполнилось семнадцать, она впервые появилась в свете и была настолько хороша, что я, человек зрелый и, как мне всегда казалось, рассудительный, увидев ее, совершенно потерял голову, – взгляд генерала потеплел и затуманился. – Это было в сорок восьмом… Я и сейчас помню, как она была восхитительна в тот вечер! Словно это было не одиннадцать лет назад, а только вчера! На ней было светлое, какое-то совершенно воздушное шелковое платье с кружевами, юбка которого при малейшем движении издавала чуть слышный шорох и покачивалась из стороны в сторону… Я не отходил от нее весь вечер и уже на следующий день поехал к ее отцу с визитом.

Надо сказать, что родословная моей супруги довольно древняя, она дочь действительного статского советника князя Михаила Романовича Лопухина. Князь принял меня весьма благосклонно, и с тех пор я стал у них бывать довольно регулярно. Елизавета Михайловна в общении была мила и непосредственна, и я все больше склонялся к мысли о женитьбе. Мое положение вполне позволяло просить ее руки, и я предполагал, что князь мне не откажет. Относительно Лизоньки у меня тоже не было сомнений. Словом, все складывалось как нельзя лучше.