Александр Арсаньев - Тайны архива графини А.

Когда мне удалось открыть рассохшуюся и перекошенную дверцу чердака, я вновь испытал то замечательное детское чувство, которое мои родителями называли «зудом приключений». Поскольку до меня сюда не ступала нога человека как минимум лет тридцать.

На всех сваленных в кучу предметах по углам довольно вместительного чердака лежал сантиметровый слой пыли. А веревки вдоль всего помещения, на которых когда-то, видимо, развешивали белье, рассыпались от малейшего прикосновения в труху.

Растягивая удовольствие, я спустился вниз и вернулся на чердак с веником, ведром воды и мокрой тряпкой, собираясь провести здесь весь день и радуясь, что теперь никто не сможет мне помешать – ни родители, ни жены.

В одиночестве есть определенная прелесть. Только наедине с собой человек может понять, что он собою представляет, каковы его истинные наклонности и желания. У меня был приятель, который крепко закладывал за воротник и по этой самой причине расстался со своей дражайшей супругой. Но тут же бросил это занятие, когда остался один.

– Ты понимаешь, оказалось, что мои пьянки были своеобразным «праздником непослушания», – объяснял он внезапную перемену образа жизни. – Я таким образом отстаивал свое право на собственный стиль поведения, это было способом защиты… А теперь мне не от кого защищаться.

Впрочем, я отвлекся.

Мой дом был очень старым. На одной из его стен я обнаружил еле заметную деревянную табличку, выпиленную в форме герба, на которой были вырезаны цифры – 1867. Стало быть, дом был построен почти сто пятьдесят лет назад.

И все эти годы проживавшие в нем люди закидывали на чердак вещи, применения которым уже не могли найти, а выкидывать не решались.

Хозяев у дома за полтора века было несколько. Дом продавали и передавали по наследству. И чердак, как старый скряга, хранил все эти древние предметы, укутывая их от нескромного взгляда толстым слоем пыли.

Может быть, археология потеряла в моем лице достойного представителя, но та история, которую нам преподавали в школе, была настолько скучной и бездарной, что у меня даже не возникало подобной мысли в том возрасте, когда принято выбирать свою будущую профессию.

Но теперь, смахивая пыль с предметов, я напоминал себе археолога, и мое сердце громко билось в предчувствии уникальной находки.

И предчувствие меня не обмануло.

На чердаке было много любопытных вещей: давно вышедшей из употребления домашней утвари, старой мебели и прочего, но я не стану утомлять вас подробным их описанием, а сразу же перейду к самой главной для меня находке, которая изменила мою жизнь и заставила взяться за перо.

В дальнем углу чердака под грудой поломанных стульев и вылинявших абажюров стоял тяжелый даже на вид старинный кованый сундук. Я сразу же обратил на него внимание, поскольку он явно был старше всех остальных чердачных вещей по крайней мере на полвека, и оставил его «на сладкое», то есть приступил к изучению его содержимого в последнюю очередь.

И эта последняя находка заставила меня позабыть про все остальные, благодаря чему они до сих пор лежат на чердаке, сваленные у выхода, и неизвестно, когда я удосужусь перетащить всю эту кучу в дом, как собирался вначале.

В сундуке были бумаги. Старые, пожелтевшие, но почти не пострадавшие от времени. Я поначалу принял их за документы тети Тамары, но прочитав дату на первом же из писем, моментально понял свою ошибку, потому что она относилась к середине девятнадцатого века, то есть на добрые семьдесят лет раньше, чем появилась на свет моя двоюродная бабушка.

К тому времени на чердаке было уже темновато, а когда мне удалось с помощью веревок, рискуя сломать шею, спустить свои сокровища на землю, солнце уже почти спряталось за горизонт.

Я взмок от непривычно тяжелой физической работы, кожа чесалась от вековой пыли, но мне было не до этого, и едва сполоснув лицо и руки теплой водой, с головой зарылся в найденные мною бумаги.

Наверное, нужно объяснить, что же до такой степени заинтересовало меня, что, забыв про сон, я просидел подобно скупому рыцарю перед сундуком почти до утра.

Во-первых, меня действительно привлекает история, но, скорее всего, я вел бы себя значительно спокойнее, если бы не фамилия автора писем и дневников. Это была моя фамилия, фамилия моего отца, то есть фамилия моего рода. И значит, все эти бумаги принадлежали какой-то моей родственнице, родившейся еще при Пушкине.

Признаюсь, что, как и большинство моих сверстников, до той поры практически ничего не знал о своих предках дальше бабушки с дедушкой, да и то лишь по материнской линии.

А теперь у меня появилась возможность проследить свои корни аж до XVIII века, а это по нынешним временам – невероятная удача.

А когда я понял, чем занималась сто пятьдесят лет назад моя родственница – я не поверил своим глазам.

Не буду вас дальше интриговать и сообщу сразу – ОНА БЫЛА СЫЩИКОМ.

Не торопитесь скептически улыбаться и упрекать автора этих строк в исторической некомпетентности – мне прекрасно известно, что в те благословенные времена сыщиков-женщин в России не было. Профессиональных – не было. Согласен. Но моя пра-пра-пратетушка занималась этим «из любви к искусству». И как вы сможете узнать, если дочитаете эту повесть до конца, – не без успеха.

Более того, она самым подробным образом описывала каждое свое расследование, а в конце жизни, то есть за несколько лет до революции, решила стать писательницей в только зарождавшемся тогда в России жанре криминального романа, или как теперь принято говорить – детектива.

Но она не смогла реализовать своих планов, потому что ушла из жизни, так и не решившись положить ни одну из своих рукописей на стол редактора.

Целый месяц ушел у меня на то, чтобы разобраться с ее бумагами, в результате чего мой дом превратился в дом-музей моей далекой по времени, но ставшей мне теперь бесконечно дорогой и близкой родственницы, причем музей литературный. По всему дому у меня лежали романы и повести, дневники и письма, и в один прекрасный момент я понял, что не имею никакого права владеть этим богатством единолично и не поделиться им с людьми.

И я решился на невероятный для себя поступок – закончить то, что не удалось в свое время… пора назвать ее имя.

Ее звали Катенькой Арсаньевой. И она родилась в 1830 году…

Вот и все, что мне хотелось сообщить читателю перед тем, как он окунется в события середины прошлого века. Я постарался закончить неоконченные повести, отредактировав и дополнив их с помощью писем и дневников, и в таком виде решился вынести на суд читателя.

Автор и главное действующее лицо этих произведений владела несколькими иностранными языками, и страницы, к моему ужасу, пестрели французскими, английскими и немецкими афоризмами, а порой она просто переходила на один из этих языков. Щадя читателя, я постарался перевести все это на русский, хотя и понимал, что после подобной «операции» из повествования исчез бесподобный аромат прошлого века. Так что не обессудьте.