Александр Арсаньев - Тайны архива графини А.

В таком случае мне остается только найти эту самую жертву, то есть человека, пострадавшего от господина Ар…

Что и требовалось доказать.

Последняя фраза, позаимствованная из математики, нравилась мне с детства. Тогда она означала благополучное завершение доказательства теоремы и грядущие похвалы учителя. И произносилась обычно с плохо скрываемой гордостью.

Именно так я и произнесла ее теперь. Но разве у меня не было повода гордиться собой?

Меж тем наступило обеденное время, и пора было подумать о хлебе насущном. Но эта мысль еще не успела сформироваться в моей голове, как в комнату вошли несколько человек с подносами в руках.

– Приятного аппетита, Наталья Павловна, – произнесла высокая полная женщина, расставляя кушанья на столе.

И это при том, что никаких приготовлений я не заметила, более того, во всем доме не обнаружила ничего, что напоминало бы кухню. И потому рассчитывала только на собственные припасы.

Через некоторое время все объяснилось. Прежние хозяева не выносили запаха кухни, и приготовление пищи происходило в другом, специально выстроенном для этого помещении.

Так было в течение многих лет, кухарка предполагала, что так оно и должно быть и, обретя в моем лице новую хозяйку, приступила после долгого перерыва к своим обязанностям.

Видно прежние хозяева, несмотря на отвращение к кухонным запахам, были изрядными гурманами, потому что каждое блюдо представляло собой едва ли не произведение кулинарного искусства. А предназначенного мне одной обеда вполне хватило бы на троих.

После обеда наступил черед кофе, наливок и сладостей, на которые в моем не привыкшем к подобному чревоугодию желудке уже не оставалось места.

– Все ли было вкусно? – забирая посуду, спросила повариха, и я поняла, что это тоже было частью обязательного ритуала.

– Да. Только в следующий раз не надо готовить так много. Вполне хватило бы и половины, – сказала я, с трудом переводя дух.

В этот момент в комнату заглянул давешний паренек. – Там староста пришел, прикажете подождать? – спросил он басом, стараясь выглядеть взрослее своего возраста.

– Пусть заходит, – ответила я.

Я не ожидала, что эта встреча произойдет так скоро, и не успела к ней подготовиться. По словам Анфисы, этот человек еще утром был совершенно пьян. Может быть, известие о смерти жены привело его в чувство так быстро?

Он вошел в дверь бледный как смерть, опухший, но совершенно трезвый.

– Извиняюсь, Наталья Павловна, может быть, я в другой раз… – стыдясь своего вида, спросил он.

– Нет-нет, я хочу поговорить с тобой. Как тебя зовут?

– Василием, – ответил он и покачнулся.

Ему было совсем плохо, и я поторопилась его усадить на стул.

– Вот что, Василий, – усадив его, предложила я, – надеюсь, что в следующий раз увижу тебя в другом состоянии, а теперь, – я налила ему стакан настойки, – выпей-ка вот это.

Облизнув губы, он взял стакан и выпил его до дна маленькими глотками. Через некоторое время кровь прилила к его лицу, а на лбу выступила испарина.

– Полегчало? – спросила я.

– Благодарствую, Наталья Павловна. Не извольте беспокоиться, больше вы меня таким не увидите.

Анфиса была права, он не был похож на пьяницу. И слова его прозвучали убедительно.

Вино лишь слегка ударило ему в голову, не опьянив, но сделав более разговорчивым. И мне сейчас это было на руку.

Он в нескольких словах обрисовал мне состояние дел в поместье, пожаловался на прошлогодний неурожай. И я поняла, что он малый неглупый. Длинная рыжая борода делала его старше, на самом деле ему вряд ли было больше тридцати.

– Все это хорошо, – перебила я его отчет, – мы еще поговорим об этом в следующий раз. Но сегодня я позвала тебя не за этим…

Он удивленно вскинул на меня глаза.

– Что произошло в твоей семье?

– Так известно – что… – насупился он. – Баба руки на себя наложила…

– Это я знаю. Но что было до этого?

– Это… что побил я ее, что ли? – насторожился он.

– И это мне тоже известно. Не бойся, Василий, я не пытаюсь обвинить тебя в смерти жены. Меня интересует, за что ты ее наказал? И почему пьешь? Я знаю, что раньше ты не пил.

– Не пил… – вздохнул он тяжело.

– Жены твоей уже не вернешь, а тебе надо жить… Мне бы не хотелось спрашивать об этом у людей. Это дело семейное…

– Да чего там, – неожиданно махнул он рукой. – Об этом в деревне каждая собака знала…

И на глаза его навернулись слезы.

– Выпей-ка, – налила я ему еще немного вина, чтобы успокоить.

– Не надо, – отодвинул он было стакан, потом вдруг передумал и выпил его одним махом.

Переведя дух, он посмотрел на меня с тоской и заговорил: – Началось это прошлой весной, еще живы были старые господа…

Обстоятельства сложились таким образом, что мне суждено было услышать исповедь этого совершенно не склонного к подобным излияниям человека. Все было мне на руку: и то, что на него навалились все напасти разом, и то, что похмелье мучило его в это утро, и даже те два стакана настойки, что я налила ему. А главное то, что ему необходимо было выговориться, кому бы то ни было излить свою душу.

По всем этим причинам мне стало известно следующее. Около года назад его жена Мария отправилась в соседнюю деревню к своей родне. Она собиралась там пробыть несколько дней, и Василий против этого ничего не имел. Мария частенько туда наведывалась, а тут был особенный повод – крестины первенца ее родной сестры.

Он даже подвез ее несколько верст на телеге, поскольку в той стороне у него были кое-какие дела. Всю дорогу они смеялись и не ожидали никакой беды.

Отношения с женой у них были людям на зависть, Мария была здорова, хороша собой, и те три года, что они прожили вместе, вспоминались ему теперь как самые счастливые в жизни.

Василий в ту пору хмельного и в рот не брал, хозяйство у них было крепкое. Одна беда – Бог не давал им детишек, но на этот раз по всем приметам Мария, наконец, понесла, и к весне они ожидали прибавления в семействе. В связи с этим любовь их вспыхнула с новой силой, и они, что называется, наглядеться не могли друг на друга.

От того места, где они простились, до деревни, откуда родом была Мария и куда она теперь направлялась, было рукой подать, и, поцеловавшись на прощанье, они расстались на несколько дней.

Вернулась Мария через неделю. И Василий не узнал своей жены.

Войдя в дом, она улеглась на лавку и несколько часов прорыдала навзрыд. И как он ни пытался выяснить, в чем дело, она только билась в его руках, повторяя, что хочет умереть.

Через некоторое время он понял, что ребенка они потеряли, как мог успокоил жену и не стал допытываться, при каких обстоятельствах это произошло.

Ночью ей стало хуже, она бредила, и Василий боялся, что она не доживет до утра.