Елена Арсеньева - Компромат на кардинала

Только тут Тоня сообразила, что зал закрывается исключительно ради нее, вернее, ради несчастной потерянной втыкалки, чтобы не смог ее затоптать и унести на своей подошве случайный посетитель. «Ну да, они же уверены, что серьги золотые!» – подумала она с замиранием сердца и тотчас представила, какие лица сделаются у Жан-Пьера и Жюля, а также у ретивой смотрительницы, когда при ближайшем рассмотрении обнаружится подделка. Винтики-то были самые простейшие, создатели серег даже не потрудились их анодировать, вот позорище!

С отчаянием она вперила взгляд в пол – и едва не ахнула во весь голос, увидев в крошечной щербинке паркета в метре от себя заветный кругляшок с дырочкой. Он, родимый! Какое счастье, что обнаружила его хозяйка, а не кто-то другой!

Порывисто нагнувшись, Тоня подхватила ювелирный компромат и радостно подняла над головой:

– Вуаля!

Смотрительница, а также Жан-Пьер и Жюль, уже павшие было на колени и рыскавшие по полу наподобие гончих, дружно зааплодировали, не держа ладони перед собой, как это принято у нас, а высоко, несколько аффектированно вздымая их. Лицо смотрительницы сияло неприкрытым удовольствием, однако Жан-Пьер и Жюль смотрели с сожалением. Видимо, предчувствовали развлечение, а может, и некоторую мзду за свои старания, но коли мадам сама нашла свое сокровище, им явно ничего не обломится.

Вдев серьгу в ухо и раскланявшись, Тоня вновь отправилась смотреть картины. Оба прилегающих зала были уже пусты: видимо, южные джентльмены и виндзорские леди отправились наслаждаться искусством куда подальше. Бродя по галереям, переходам и залам, Тоня еще несколько раз встречала Жан-Пьера и Жюля, и все трое радостно сушили зубы в улыбках, словно потерявшиеся и наконец-то обретшие друг друга родственники.

Наконец с осмотром классики было покончено. Настало время взглянуть на современность.

Судя по плану, залы с модерном располагались на первом этаже. Народу в музее несколько поприбавилось. Уже несколько стаек посетителей, объединенных экскурсоводами, пронеслись на первый этаж по навощенному такими же, как Тонины знакомцы, паркету. Вот странно: между Мариями Магдалинами, святыми Иосифами, Петрами, Себастьянами и прочими святыми люди блуждали сами по себе, а смотреть на поп-арт шли сомкнутыми рядами.

«Ну так наверху и без того все само собой понятно, – сардонически усмехнулась Тоня. – Вот Христос, вот грешница, вот язычники, львы, вот Древний Рим. А в этом поп-арте небось надо все время объяснять: если вы думаете, что перед вами автомобиль, который врезался в фонарный столб, то глубоко ошибаетесь, – это, мол, художник так видит любовную пару, слившуюся в экстазе!»

Она хронически не любила поп-арт, и если все-таки направилась сейчас на первый этаж, то лишь потому, что глупо уйти из музея, не посмотрев все, что там есть. Noblessе oblige! 50Как подумаешь, сколько бед человечеству принесло это стойкое убеждение… И Тоня не оказалась исключением.

Пронзительный голос экскурсовода доносился справа, поэтому Тоня повернула налево. Экскурсии наверняка оплачиваются, а у нее нет никакого желания выбрасывать деньги на ветер. Сейчас быстренько пробежится по этому самому арту… Нет, слава богу, в этих левых залах люди еще похожи на людей. «Графиня де Нюи» Жюль-Жана Антони просто-таки красавица, хотя и слишком сладкая. А вот «Обнаженная желтизна», сотворенная Соней Делани, – на самом деле какая-то зеленая, такое впечатление, что накушалась незрелых груш. Эта Соня Делани явно косит под Гогена, однако зачем она для натуры выбрала такую тощую, с торчащими костями барышню?! А впрочем, бог их разберет, художников, возможно, натурщица даже страдала от избыточного веса, но у художницы было свое, особое ви́дение…

«Прекрасная мавританка», которую написал Мартьял Руссе, была бы и впрямь красоткой, не посади ей художник на правый глаз какое-то бесформенное коричневое пятно, словно фингал, оставленный ревнивым сожителем. Или в этом пятне есть какой-то особый, высший смысл?

Тоня приблизила лицо к лицу «Прекрасной мавританки», пытаясь проникнуться ви́дением, как вдруг суровый голос, раздавшийся позади, заставил ее вздрогнуть:

– Как вы сюда попали, мадам? Эти залы открыты только для заранее оплаченных экскурсий.

Тоня обернулась и сконфуженно посмотрела в темные недобрые глаза высокого человека в черном костюме, с бляхой на груди: «The Nantes fines arts museum».

«Почему по-английски?» – мельком подумала она и робко улыбнулась:

– Извините, не знала. Я сейчас же уйду.

Она повернулась, чтобы вернуться тем же путем, каким пришла, однако суровый смотритель качнул головой и сделал жест вперед:

– Там уже закрыто. Пройдем через служебный ход.

Он двинулся вперед, Тоня – за ним.

«Странный способ наказывать нарушителя, – подумала она через минуту. – Вместо того, чтобы изгнать с позором, позволил бесплатно увидеть все платные картины«.

Да, смотритель невольно провел ее через залы, которые Тоня хотела осмотреть. Другое дело, что смотреть тут было особенно не на что, а уж денежку платить – тем паче.

Впереди показалась высокая дверь с зеленой табличкой – тот самый служебный ход. Смотритель вынул из кармана какую-то пластинку, провел по двери, – та открылась.

«С ума сойти! – восхитилась Тоня. – Электронный замок! Какой прогресс. Не то что в наших музеях, где все на засовах и висячих замках. Впрочем, к этому интерьеру засовы и висячие замки подошли бы гораздо больше, чем унылая электроника».

Смотритель вежливо отступил, сделав приглашающий жест и пропуская Тоню. Она шагнула вперед и очутилась в крошечном полутемном коридорчике, со всех сторон ограниченном дверями. Тоня приостановилась, не зная, через которую поведут ее дальше, но в это самое мгновение серьга в ухе вдруг ослабела, а с полу донесся чуть слышный бряк, различить который смогло только натренированное Тонино ухо.

Паршивая втыкалочка опять вывалилась! Здесь было слишком темно, чтобы ее легко найти, а рядом ни добродушной смотрительницы, ни услужливых Жан-Поля и Жюля, только этот темноглазый человек с недобрым римским профилем!

И уже нагнувшись к полу, Тоня вдруг вспомнила, что именно этот профиль она видела полчаса назад на втором этаже, у дверей того самого зала, который полотеры запирали от посетителей, спасая злополучную Тонину застежку от серьги.

Ну конечно, именно этот джентльмен в чрезмерно строгом, почти похоронном черном костюме вместе с другим таким же смуглым господином рвался в зал и был крайне недоволен, когда его туда не пустили. Однако этой большой серебристо-белой бляхи на его лацкане Тоня тогда не заметила. И ничто не выдавало в нем работника музея! Да-да, Жан-Поль тогда пробормотал что-то вроде: «Прошу прощения, служебная необходимость!» Это не было похоже на обращение к коллеге, к своему человеку, Жан-Поль явно извинялся перед незнакомцами…