Елена Арсеньева - Компромат на кардинала

Впрочем, одной моей готовности мало. Я не знаю, где живет старик. А кто знает? Может быть, Теодолинда? Но она не захочет говорить со мной. Тогда я заставлю ее. Я буду умолять… именем Серджио! Если понадобится, я расскажу все, о чем прочел…

Нет. Я никому ничего не скажу. Антонелла никогда не должна узнать то, о чем подозреваю я.

Франция, Нант, ноябрь 2000 года

Все началось с того, что выпала застежка у новой Тониной нефритовой серьги. Случилось это аu musee des Beaux Arts. В роскошном – стиль барокко, а может, и рококо, не исключен также величественный ампир, – сером двухэтажном особняке, который широко раскинул свои украшенные прелестными статуями крылья-галереи. Тоня уплатила 20 франков за вход, немножко помаялась со шкафчиком (в музее шкафчики для имущества посетителей были будто в детском садике, отдельные, малехонькие, вдобавок запирались на пятифранковую монетку). Положишь монетку и наберешь код – замочек сработает. Не положишь – дверца остается открытой.

«Ну и наглость, – мрачно подумала Тоня, которая не могла удержаться, чтобы беспрестанно не умножать французские цены на четыре – примерный курс франка к рублю. – Практически двадцать рублей за час хранения одежды! А народищу небось море, вон сколько шкафов!»

Шкафов-то было много, однако и широкая лестница, ведущая на второй этаж, откуда начинался осмотр, и сам «базар» оказались почти пусты. Будний день, времени три часа – ни то ни се. Безлюдью, впрочем, Тоня только радовалась: ничто так не раздражает в галерее, как мелькание чужих голов перед картиной, на которую смотришь. Но картины были столь больших размеров, что их не больно-то заслонишь, даже если будешь стараться. И в основном на темы библейской истории: святые, святые, святые с истомленными постом лицами и худыми телами… Конечно, они тут все гораздо более религиозны, чем мы, – стоит вспомнить хотя бы собор Петра и Павла! Красотища, конечно.

Да, Нантский кафедральный собор ей удивительно понравился. Нелюбимая готика показалась удивительно светлой, насквозь пронизанной особенным небесным сиянием. Или дело в солнечном дне, нарядных витражах и звуках органа, которые внезапно грянули откуда-то сверху – не с самого ли неба?.. А вот в музее Тоня никак не могла обрести то возвышенное, просветленное состояние души, которое должен был вызвать вид этих мучеников и святых.

Потом начались картины на светские темы. Знаменитый «Потоп» Комера показался Тоне очень страшным и чрезмерно мокрым. Однако некоторые полотна были и впрямь очень хороши: «Просеивание пшеницы», «Диана-охотница», «Дети короля Эдуарда», «Жанна д'Арк и кардинал»; «Странники в Риме», «Молодая мученица». Последние – это был уже любимый Тоней Поль Деларош, и, поглядев на прелестное лицо и белые плечи утонувшей мученицы, над которой реял нимб, напоминающий изящный золотой обруч, Тоня почувствовала, что снова примиряется с католичеством, как это уже было вчера – в кафедральном соборе, где она ставила свечки за упокой и во здравие, не смущаясь тем, что крестится тремя перстами и справа налево, а не наоборот, как следовало бы.

Она просветленно улыбнулась… но поскольку бес всегда топчется у нас за левым плечом и норовит смутить человека и сбить его с мысли праведной и возвышенной, он тут же и подсуетился: Тоня вдруг ощутила, как что-то скользнуло по ее груди и сгинуло на полу. Схватилась за ухо – и вынула серьгу.

С этой минуты прекрасное и возвышенное перестало для нее существовать, мысли целиком сосредоточились на мелком и суетном. Чего, безусловно, и добивался бес.

Эти нефритовые, тяжелые, очень красивые серьги она купила не далее как сегодня утром за 150 франков в сувенирной лавочке. Ну до того серьги ей приглянулись, что Тоня даже забыла умножить 150 на 4. Не стоили они таких денег, конечно, не стоили, но до того умопомрачительно подходили к нефритовому ожерелью, которое Тоня не носила лет сто, а тут невесть почему взяла с собой в Нант, и ее глаза в сочетании с такими серьгами приобретали таинственный зеленоватый оттенок… Вдобавок камни были окружены золоченым, похожим на золотое, ажурным плетением и выглядели весьма богато. Если не распространяться направо и налево, что это подделка, никто и не догадается. Короче говоря, серьги она купила и тут же нацепила их. Всем они были хороши, кроме застежки. Тоня предпочитала подвески, а это были гвоздики, которые фиксировались не больно-то надежными втыкалочками. Весь день она проверяла, хорошо ли держатся эти штуковины, а в музее забылась, не проверила. И вот вам результат…

Вынув незакрепленную серьгу из уха, Тоня с потерянным видом оглядывала сверкающий паркетный пол.

Ничего себе! Вроде бы невелика потеря, дома она, конечно, раздобудет подобие потерянной втыкалочки, однако где ее взять в Нанте? Получается, серьги теперь носить невозможно. Разве что с одной ходить, подобно какому-нибудь карибскому пирату. Но еще вопрос, на́шивали ли пираты нефритовые серьги с ненадежными замками?!

Смотрительница – а в Нантском musee des Beaux Arts, совершенно как в каком-нибудь Нижегородском или Северо-Луцком художественном музеях, в каждом зале сидела дама почтенных лет в строгом костюме и с изысканной прической, – заметила Тонины отчаянные взгляды, поднялась со своего ампирного креслица и с приветливым выражением спросила:

– Puis-je vous aider, madame? 49

«Мадам» даже ответить ничего не могла от огорчения – только показала серьгу смотрительнице, однако та мгновенно оценила ситуацию. Успокоительно улыбнувшись, решительно подошла к двери и окликнула:

– Жан-Пьер!

Появился низкорослый худощавый юноша в длинной футболке, джинсах, закатанных по колени, и босой. Этого экзотического паренька Тоня еще раньше приметила: распространяя приятный запах мастики, он елозил по паркету в соседнем зале, непостижимым образом удерживая ногами две белые, ничем не прикрепленные тряпичные натиралки. С ними он и притащился на подмогу, с ними же, словно они были приклеены к босым подошвам, ринулся по знаку смотрительницы запирать двери зала, отрезая путь двум каким-то джентльменам, судя по всему, южанам, одетым в такие строгие черные костюмы, словно они только что вернулись с похорон. На смуглых лицах выражалось неприкрытое недовольство. Однако Жан-Пьер послал им извиняющуюся улыбку и запер двери прямо перед их римскими носами, пробормотав:

– Извините, господа, служебная необходимость.

– Жюль! – вновь окликнула смотрительница, и из противоположного зала (они были расположены анфиладой) возник еще один босоногий виртуоз, схожий с первым как родной брат, и столь же ретиво начал закрывать свою дверь, мешая на сей раз двум леди, такое впечатление, прямиком доставленным из Виндзора, судя по их умопомрачительным костюмам и шляпкам с вуалетками.