Елена Арсеньева - Компромат на кардинала

Мгновение тишины, казалось, стало вечным. Краем глаза Тоня видела окаменелые лица вокруг: Федор, Майя, ребята из студии, Виталий, командир спецназа, заплаканные женщины, врачи со «Скорых», бойцы оцепления – все сейчас стояли как-то близко-близко друг к другу, чуть ли не за руки схватившись, но все смотрели наверх, может, на окна второго этажа, а может, в небеса, где должен ведь кто-то отвечать за этот кошмар!

Тут у нее что-то случилось с глазами и с ногами, Тоня почему-то перестала видеть, ноги подкосились. Почувствовала, что сидит – вот как странно, сидит на коленях у Федора, а он примостился на каменной тумбе неподалеку от входа в Дом культуры. Там вечерами то цветы продают, то семечки, то котят да щенят, но днем этих продавцов милиция гоняет. Сейчас Федора и Тоню никто не гнал, хотя один милиционер все-таки стоял рядом с ними, встревоженно глядя то на Тоню, то на окна второго этажа. Еще парень в белом халате топтался тут же, взлохмаченный такой. Держал наготове шприц. Для нее, что ли?

– Тоня, все в порядке, – бормотал Федор, размеренно покачиваясь взад и вперед, словно на коленях у него сидел ребенок, которого надо было убаюкать. – Все нормально, Тонечка.

У него был усталый, осипший голос. И Тоня подумала, что он уже давно вот так сидит, качает ее на коленях и уверяет, что все в порядке. Голова у нее стала такая тяжелая, не было сил поднять ее с плеча Федора. Она и не поднимала – так и полусидела-полулежала, тупо глядя на угол здания, на плакат с перечнем кружков и самодеятельных коллективов, которые работали в Доме культуры, на бордюрчик возле подвального окошка, небрежно заколоченного доской, так что был виден провал, там подвал, наверное, вот кто-то машет из этого подвала, рука чья-то маленькая, детская рука, что ли?..

Она сорвалась с колен Федора, но не устояла, сама упала на колени, да так и простояла, пока мужчины суетились вокруг подвального окошка и вынимали оттуда кошмарно перемазанную, всю в пыли и паутине… Катю.

Она была в своей юбчонке и маечке, с голыми ногами, в одной туфельке. Впрочем, вторая валялась тут же, под окошком. Катерина степенно обулась. Федор мигом стащил с себя крутку, завернул Катю чуть не с головой и держал на руках, вернее, на одной руке, другой прижимая к себе Тоню. Все столпились вокруг, все норовили к Кате прикоснуться, спрашивали что-то, особенно усердствовал командир спецназа. Катя что-то отвечала, но Тоня не слышала ни звука. Подбежала Майя, Катька и ей что-то сказала. Майино лицо исказилось, глаза повлажнели, и Тоня поняла: речь шла про Сергея.

Потом Тоня случайно заметила, что парень в камуфляже полез в подвальное окошко, за ним другой, потом наконец-то голоса начали прорываться в тот туман, которым она была окутана:

– …наверное, «черемуха»…

– …а как же дети?

– …ничего, зато их возьмут. Главное – подобраться незаметно!..

Виталя подбежал, выхватил Катю, прижал к себе, потом вдруг снова передал ее Федору, сгорбился, сел на опустевшую тумбу. Тоню тоже ноги не держали, поэтому она все время цеплялась то за Федора, то за Катю, еще не веря, что дочка жива, что с ней все в порядке.

А как остальные? С ними-то что будет?!

Потом… потом все вдруг опять перестали дышать, пытаясь услышать шум на втором этаже. Сколько времени прошло, неизвестно. Парни в камуфле, омоновцы, милиционеры, еще какие-то люди вдруг повалили из дверей Дома культуры на крыльцо – Тоня и вообразить не могла, что столько народу набилось в здание. Вынесли что-то длинное, странное, закрытое черным пальто; «Скорая» отъехала. Вытолкали каких-то троих с заломленными руками и проворно затолкнули их в подъехавший фургончик. Тоня ничего не понимала, кто они, что за люди? А дети там откуда взялись, в Доме культуры, и почему их выпустили раздетыми на улицу? Почему они плачут? Почему такой крик поднялся рядом?

Дети… Господи! Детей спасли! А Сергей? Где Сергей?

– Алик! – закричала радостно Катя. – Ваня! Оля! Дядя Сережа!

Она так завертелась, что Федор вынужден был поставить ее на землю. Катя ринулась на крыльцо, с которого спускался черноволосый парень в черной рубашке и джинсах. Он шел, прижимая платок к лицу. Катя, бежавшая к нему, споткнулась, чуть не упала, он успел ее подхватить и опустил платок.

Тоня быстро перевела дыхание. Ну, жив он…

Ого, какой синяк на щеке, и губа разбита в кровь. Но это ничего, до свадьбы заживет.

– Дядя Сережа! – кричала Катя, прыгая рядом, как мячик.

– Сережа! Сережка!

Майя бросилась ему на шею. Потом набежали ребята из студии, еще какие-то люди. Его почти не было видно за столпившимися вокруг, обнимавшими, целовавшими.

– Вот он. Серджио.

Это Федор сказал.

Словно услышав, Сергей вдруг оглянулся. Посмотрел на Тоню. Слегка улыбнулся; глаза его, казалось, дрогнули.

Никого не осталось меж ними, и время остановилось.

– Антонелла…

Голос Федора заставил ее очнуться.

Тоня повернулась к нему:

– Я здесь. Я с тобой.

А вокруг Сергея опять заклубились люди, и он исчез в вихре обнимающих рук, радостных лиц, улыбок и слез.

Россия, Нижний Новгород, село Красивое,

октябрь 1780 года

Какой лил дождь, какой свистел ветер… От реки дуло свирепо, волны дыбом вставали. Но здесь, в разрытом стогу, было почти тепло. Федор снял с плеч Антонеллы насквозь сырую епанчу, раскинул в сторонке, мельком отметив, что толстое сукно хорошо защитило, платье даже не промокло. Хорошо, ей надо себя беречь, нельзя простужаться. Прикрыл своим плащом, натолкал ей под спину побольше сена, чтобы удобнее было сидеть. Антонелла отвела с лица мокрые пряди, мельком улыбнулась, не глядя на него. Федор кивнул и отвернулся, уставившись в серую мглу, занавесившую окрестности.

Сено тихо шуршало – Антонелла устраивалась поудобнее. Вот послышался слабый писк, потом чмоканье.

Федор вздохнул, незаметно прижал ладонью сердце, которое иногда вдруг так начинало болеть, что хоть кричи. Но ему нельзя кричать, ему держаться надо. Еще немного продержаться. Это пройдет, это забудется. Но сейчас никак нельзя, чтобы Антонелла заподозрила, как ему плохо, а то не захочет уходить, не захочет его оставить. Ей надо уйти, чтобы выжить, чтобы выжил сын Серджио. А ведь были минуты, когда Федор решался помечтать: будут у них и другие дети. Его и ее.

Не будут.

Зато у Антонеллы и Серджио хороший сын. Тихий. Молчит, спит да ест. Словно бы понимает: плохо матушке, беда у нее, надо потерпеть, помолчать. Хоть бы не застудились они. Хоть бы не заболели! Федору одно надо: уйти от них с чистой совестью, зная, что они пристроены, что все с ними хорошо. Ведь все, что он сделал, сделал лишь для того, чтобы Антонелле было хорошо!