Ирина Лобусова - Лугару

Он прекрасно помнил свой первый допрос, когда его завели в кабинет, и он увидел троих. Двое — взрослые, солидные мужчины в форме НКВД, сидели за столом, а третий, помоложе, — в углу за отдельным столиком. Там стояла печатная машинка и он явно собирался записывать допрос. Но это не внушало тревоги, ведь запись допроса была распространенной практикой в юриспруденции.

Он был полон призрачных надежд. Теперь, после того, как его продержали четверо суток почти без еды в ледяной камере без окон, такой узкой, что лежать в ней было нельзя, только сидеть, да и то с трудом, он рассчитывал узнать, за что его арестовали.

Какие обвинения ему намерены предъявить, если его сняли прямо с поезда, зная, по какой железной броне он едет в важную командировку.

Он верил в то, что это недоразумение, и всё разрешится быстро и скоро. Вот сейчас всё выяснится, и он сможет вернуться к своим привычным делам… Позже он узнал, что в это верил каждый, кто переступал порог застенков. Свято верил…

Но, конечно, они были другими. А у него была важная командировка! Секретная миссия — куда уж секретней! С такой броней, что его не только не могли тронуть, но даже косо посмотреть в его сторону! А потому он переступил порог кабинета, преисполненный надежд. С белой стены в строгой раме из черного дерева на него смотрел неулыбающийся Дзержинский — строго, с подозрением, словно зная все и заставляя признаться во всем. Он усмехнулся про себя — прокололся, Железный Феликс! Ошибочка вышла. Это перед ним станут признаваться… Вот все выяснится, прямо сейчас.

Был, правда, один неприятный момент. Прежде чем поместить в ужасную камеру, его почти полностью раздели, оставив только нижнее белье и носки. Это сразу вызвало из памяти неприятную ассоциацию — ведь раздевали всегда тех, кто уже почти осужден, кто уже гарантированно не выйдет из тюрьмы. Но может, успокаивал себя сам, просто сейчас у них такие правила, новые. И вещи ему вернут, когда все выяснится.

Без одежды он чувствовал себя ужасно. И не только из-за холода, который острыми иголками тут же мучительно впился в его тело. Без одежды он ощущал себя униженным, потерянным, незащищенным, это причиняло ему не меньше физических страданий, чем холод.

В таком виде он шагнул в комнату, где находились эти двое начальников, важных и солидных. И только опустившись на стул, стоящий посередине, он вдруг понял, что на самом деле эти следователи НКВД никакие не солидные. Они едва ли старше его самого. Просто страшная форма придавала им вес, заставляя всех окружающих видеть их по-другому.

Он спокойно сидел на стуле, не спуская с них глаз. Один притянул к себе довольно пухлую папку и принялся читать. Второй улыбнулся почти дружелюбно.

— Почему у вас такое странное имя? — спросил он. — Редкое… Никогда и не слышал.

— Мои родители путешествовали по Франции, — он с трудом разлепил запекшиеся от холода и страха губы, — когда родился я…

— Значит, вы родились во Франции… — Это было, конечно, утверждение, так как следователи НКВД славились своей дотошностью, и на него у них уже была вся самая полная информация, которая только может быть. — Значит, хорошо знаете французский язык…

— Родители научили, — подтвердил он.

— …чтобы прочитать этот документ, — продолжил НКВДшник, поднимая вверх и разворачивая к нему листок бумаги, на котором он узнал фрагмент знакомого текста.

— Это как раз те документы, ради которых я прибыл в Одессу, — подтвердил он, — они мое спецзадание. Но вы, конечно, знаете об этом.

— Знаем, — кивнул чекист. Его сосед справа все продолжал хранить молчание, деловито листая бумаги из папки. — Это ведь не совсем французский язык? Не чистый вариант?

— Диалект, — подтвердил он, — на этом диалекте говорят в одной из провинций…

— Любопытно… И вам удалось перевести эти бумаги?

— Не все. Я… не успел. Я начал в поезде, но…

— Вы в поезде работали над таким секретным и серьезным документом? Над документом, где стоит гриф «совершенно секретно»? — впервые подал голос сидящий справа НКВДшник и уставился на него с такой злобой, что по спине мгновенно стали стекать вниз ледяные струи пота.

— У меня было отдельное купе, — дрожащим голосом сказал он, — и мне позволили ввиду срочности…

— Зачем вы ехали в Одессу? — перебил чекист.

— Именно из-за документов. Часть из них нужно было перевести. Остальные — расшифровать. Мне сказали, что это очень важно. Срочно.

— А может, ты в Бессарабию ехал? — так же доброжелательно улыбаясь, произнес тот, который стал допрашивать его первым. — Вез им, так сказать, сюрприз?

— Что? — не понял он.

— Бессарабия — проблема Советской страны, место, где не дремлющий враг строит постоянные козни против нашей родины, нашего дела — дела Ленина и партии большевиков, — продолжал улыбаться чекист, и от этой доброй, дружелюбной, широкой, располагающей к себе улыбки у него вдруг стала стынуть кожа.

Что за мир такой? Под этой улыбкой проскальзывал настоящий волчий оскал. Он буквально увидел кровь, капающую с острых, как кинжалы, клыков, и вздрогнул от страшного видения. Человек, сидящий перед ним, улыбающийся, располагающий к себе, обещавший своей улыбкой сочувствие и поддержку, на самом деле был оборотнем! Самым настоящим оборотнем, как из детской страшилки или старинной легенды. А раз так, то он в беде. Он попал в беду, и с ним случилось самое страшное из того, что только могло случиться!

Он пытался собраться с силами, чтобы выдержать этот удар, чтобы понять, почему судьба так четко и жутко оскалилась.

— Бессарабия принадлежит Румынии… — выдавил из себя он, чувствуя себя так, словно проваливается в какую-то бездонную пропасть.

— И это несправедливо, правда? — продолжал улыбаться чекист. — Или, наоборот, справедливо?

— Я… не знаю… Я не разбираюсь в политике… Нашему руководству виднее, — голос его дрожал.

— Разумеется, — тут же согласился чекист. — А в чем разбираетесь хорошо?

— В редких рукописях… Я поэтому и приехал сюда…

— А может, ты из-за Бессарабии сюда приехал? — подал суровый голос второй.

— Я вас не понимаю…

— Да все ты понимаешь! — крикнул он. — Хватит уже дурака валять. Здесь не идиоты сидят! А потому, если шкуру целой сохранить хочешь, сейчас нам все быстро и четко расскажешь — пароли, явки, планы, кто в руководстве, кто в диверсионной группе…

— В какой диверсионной группе? — Голос его сорвался на крик с такой легкостью, что сам он этого перехода даже не заметил.

— Как давно ты работаешь на румынскую разведку? — во всю ширь улыбнулся первый.

— На румынскую разведку? — Ему вдруг показалось, что он сходит с ума — весь этот дикий бред просто не мог быть правдой.