Наташа Полли - Часовщик с Филигранной улицы [litres]

– Это интересно… и очень странно, – сказал часовщик, поглядывая на дверь и как будто оценивая, успеет ли он выскочить наружу прежде, чем Таниэль окончательно потеряет терпение.

Таниэль выдохнул.

– Вы ведь понятия ни о чем не имеете, так ведь?

– Вы правы.

Наступила пауза. Таниэль чувствовал себя совершенно обессиленным. У него воспалились глаза, и выступившие на них слезы, как линзы, пропуская свет, сделали очертания предметов вокруг более отчетливыми.

– Ну что ж. Понятно. Тогда я пойду.

– Нет-нет. Идите сюда и, ради бога, сядьте, прежде чем вы истечете кровью прямо тут, у меня на полу.

Его голос стал неожиданно низким, что никак не вязалось с крошечной фигуркой, и звучал, как красное золото. Видя, что Таниэль расслабил напряженные плечи, он жестом указал на заднюю дверь мастерской, из которой он незадолго до этого вышел с чашками чая в руках.

– На кухне тепло.

Он открыл дверь и придержал ее, ожидая, пока Таниэль зайдет внутрь. За дверью две выщербленные каменные ступени, наподобие тех, что обычно бывают в старых церквях, вели вниз, в опрятную, приятно пахнущую сдобой кухню. Таниэль в изнеможении опустился на стул и зажал ладони между коленями. Здесь не было электрических лампочек, только газовые светильники. Лампочки в мастерской, по-видимому, служили для привлечения клиентов. Он был рад: приглушенный свет не так раздражал глаза.

Таниэль оглядел кухню, ожидая увидеть трубки для курения опиума и шелковые драпировки, но обстановка была типично английская. На столе перед ним стояла тарелка со свежими булочками и все еще дымящийся заварочный чайник. Он подумал, что чашки, скорее всего, – китайские.

– Вы кого-то ожидали? – спросил он, но не услышал ответа. Теперь, когда он задал все вопросы и ему не надо было сосредотачиваться, он вдруг почувствовал пульсацию в руке и то, как одеревенела шея. Одежда на нем заскорузла от крови.

– Не могли бы вы дать мне немного воды, чтобы я…

Часовщик наполнил водой медный таз и поставил его перед Таниэлем, положив рядом кусок пахнущего лимоном мыла.

– Я зайду к соседям, узнаю, не найдется ли у доктора Хэйверли чистой рубашки вашего размера. И думаю, надо попросить его зайти.

– О, нет-нет, я пойду домой…

– Вам и до дверей-то не дойти, – сказал часовщик. В его речи чувствовался легкий налет североанглийского диалекта. Это выглядело забавно, но, с другой стороны, что странного было в том, что азиаты могли, как и кто угодно другой, жить в Йорке или в Гейнсборо; другое дело, что было непонятно, зачем бы им это понадобилось.

– Я скоро вернусь.

– Со мной все в порядке, – ответил Таниэль. Он был бы не против, чтобы его осмотрел врач, но не хотел злоупотреблять благорасположением часовщика и вынуждать его оплатить визит доктора.

– Ну что ж, по крайней мере, вам нужна чистая рубашка.

– Я… спасибо, конечно. Но только если у него есть какая-нибудь ненужная.

Часовщик кивнул и выскользнул на улицу через заднюю дверь, проворно ее захлопнув, чтобы дождь не ворвался в помещение.

Таниэль промокнул глаза чистым рукавом, затем стянул с себя жилет. Трение ткани о рану было отвратительно. Левый рукав его рубашки стал коричневым от засохшей крови. Таниэль закатал его выше локтя, чтобы осмотреть порез. Он был длинным и глубоким, с застрявшим в нем осколком стекла. Вид раны заставил его почувствовать боль сильнее. Таниэль сжал кончиками пальцев торчащий край стекла и вытащил его из раны. Эта процедура оказалась не столь болезненной, как можно было бы ожидать, но он испытал шок, как если бы упал вниз с лестницы. Таниэль бросил осколок в таз, и в воде от него протянулся шлейф причудливых красных разводов.

Вернулся часовщик, весь в каплях дождя, с чистой рубашкой. Повесив ее на стул рядом с Таниэлем и положив тут же свернутый бинт, он остановился, увидев в тазу стекло.

– О господи!

– Оно выглядит страшнее, чем на самом деле, – солгал Таниэль. Ему трудно было поверить, что он проделал весь путь от Вестминстера до Найтсбриджа, даже не чувствуя осколка в своем теле. Теперь, когда он успокоился, боль усилилась. Каждое движение вызывало спазм, который шел от шеи вниз по позвоночнику.

– Вам надо что-нибудь съесть. Сладкое помогает при шоке.

– Спасибо, – ответил Таниэль, у него не было сил спорить. Он, как мог, тщательно промыл рану и перевязал ее одной рукой, прижимая конец бинта локтем к бедру. Завязав бинт, он стал также одной рукой расстегивать на себе рубашку, но остановился на полпути. Ему стыдно было остаться полуголым на кухне у незнакомого человека. Таниэль поднял глаза на часовщика, желая извиниться за свой вид, но маленький человек стоял к нему спиной. Он доставал из буфета посуду и столовые приборы. Часовщик потянулся, чтобы добраться до тарелок с верхней полки, и Таниэль увидел под его задравшимся жилетом тусклые бронзовые пуговицы подтяжек.

Таниэль быстро нырнул в чистую рубашку и тут же почувствовал себя лучше. Часовщик, по-видимому, ждал, пока он оденется, и обернулся, поняв по шуршанию ткани, что Таниэль готов; он сразу же налил Таниэлю еще чаю и, поставив перед ним тарелку с булочкой, притулился на стуле напротив. Почувствовав на себе взгляд Таниэля, часовщик улыбнулся, и вокруг его глаз собрались тонкие морщинки. Таниэлю они напомнили кракелюры под глазурью на старом фаянсе.

– Не подскажете ли мне, где тут поблизости можно остановиться на ночь? – спросил он. – По-моему, я пропустил последний поезд.

– Вы можете остаться тут, у меня есть свободная комната.

– Я и так доставил вам много хлопот.

Часовщик пожал плечами:

– На Слоун-стрит есть несколько гостиниц, если у вас есть с собой деньги.

У него в кармане осталось всего два пенса.

– У меня… нет.

– Вы можете еще постучаться в соседний дом к Хэйверли, они пускают постояльцев в мансарду.

Он еще не закончил говорить, как через стену до них донеслись удары и крики.

– Вот, кстати, и дети.

– На самом деле я могу дойти домой пешком.

– Я не стал бы вам предлагать, если бы мне это было неудобно, я не самаритянин. Комната уже несколько месяцев как сдается. Никто не желает снимать. И вы не сможете дойти до дому, – добавил он, смерив Таниэля с головы до ног чернильно-черными глазами.

Таниэль понимал, что он прав, что даже до дверей ему будет непросто дойти. Он чувствовал свою абсолютную беспомощность. Но… Он с детства помнил, как Анабелл стеснялась съесть в гостях лишний кусок. Ему самому никогда не приходилось оставаться у кого-нибудь на ночь, тем более у незнакомого человека, – он и помыслить не мог, чтобы обременять людей своим присутствием. Он считал это бесцеремонным, эгоистичным – ведь он не мог отплатить им тем же.