Николай Леонов - Агония

Шофер все это не сказал, знал, кто сидит сзади. Лучше дюжину оскорблений проглотить, чем один раз этого парня разгневать. «Хан идет по человеческой крови, как по суху, — думал шофер, старинный приятель Корнея, выполнявший его поручения раз в год, а то и реже. — Если ты деньги взял, то жить тебе осталось самую малость».

И человек, даже не слышавший никогда слово «жалость», достал из кармана тужурки фляжку, молча протянул назад. Хан взял ее, в машине остро, перебивая бензин, запахло спиртом, кашлянул глухо и сказал:

— Передай, что зашли в свою, однако у меня с ним разговор будет, он поймет. Придержи…

Шофер начал притормаживать. Хан ловко выпрыгнул на ходу, скрылся в ближайшем дворе и сквозняком вышел на Гоголевский бульвар.

Шофер развернулся и погнал машину к Павелецкому, где через час должен принять самого Корнея.

Костя небрежно откинулся на спинку стула и, заложив ногу на ногу, оглядел присутствующих равнодушно. Он понимал: показной беспечностью здесь не удивишь, с толку Корнея не собьешь; пытаясь удержать готовых к броску людей, сказал:

— Никакой облавы нет, я пришел один и без оружия. Чего испугались?

— Врешь, — убежденно сказал Корней, и многие, соглашаясь, кивнули.

— Я перехватил Паненку у Пассажа, — Костя еле выговорил Дашину кличку, но сказать надо было ясно и коротко. — Я предложил ей на выбор: либо облава, либо она проводит меня одного. Даша, я знал время и место сходки?

— Знал! — звонко ответила девушка. Жизнь Кости Воронцова висела даже не на волоске, а парила в воздухе, видимо, презирая физические законы.

— Многим из вас Даша спасла жизнь, другим — свободу, — быстро подхватил Костя, — прорваться было бы не просто, — продолжал он, зная, что облава и близко бы не подошла, выставленное уголовниками охранение предупредило бы вовремя и собравшиеся ушли бы проходными дворами и квартирами, как вода уходит в песок. — Канализационные люки мы закрыли еще вчера…

— Значит, закрыли? — повысил голос Корней. — Это для того, чтобы ты, сучья душа, мог прийти и поговорить с нами? Просто так, о жизни? Люки закрыли, а облавы нет? По его следу идут, и он тянет время. Он ждет и тянет время! Ты, девка, навела, — он направил пистолет на Дашу.

Но стрелять Корней не хотел, не мог он стрелять ни в Дашу, ни тем более в Воронцова. При всех взять на себя убийство, конечно, авторитетно, однако стопроцентная вышка. Надо, чтобы их убили другие, сейчас же, сию минуту. Даше он уже не верил, а кровь этих двоих спаяла бы воровской сход крепко-накрепко, до гробовой доски. И не сбудется пророчество отца Митрия, не рассыплется деловой мир, не отделить товарищам злаки от плевел. Напуганные содеянным, все окажутся в руках Корнея, и посочится к нему доля с дел и делишек, и имя его вновь зазвучит, авторитет станет крепче гранита.

— Кирилл Петрович, — обратился Костя к очухавшемуся Сипатому, — Яков Шуршиков по кличке Корень с семнадцатого года дел воровских за собой не имеет и снова чужими руками хочет кровь пустить и кровью той свой дутый авторитет среди вас подкармливать.

Не столько смысл сказанного повесил тишину, сколько названные Костей имена и фамилии, которых не знали либо давно забыли…

— А нам приемы Корнея давно известны, начальник, — ответил Сипатый, стрельнув взглядом на Одессита и Ленечку.

— К примеру скажу, что за вами, Кирилл Петрович, магазин со сторожем на Мытной числится, доказано, и ответите вы по всей строгости советского закона, — весело сказал Костя. Чувствовал: перехватил инициативу, не упустить бы. — Гордон Семен Израилевич, которого вы Одесситом прозвали, по конторе товарищества Злопецкого народу деньги задолжал. Тебя, — он указал на Ленечку, — Сухов Василий Митрофанович, глаза бы мои не видели. Крестьянин. Отца с матерью обокрал, корову и двух лошадей на ярмарку свел, деньги проиграл и пропил. Хорош? — Костя оглядел присутствующих. — Деловой? В законе? Ножевой удар в Марьиной роще? Знаю, девчонка жива осталась, но кровь ее тебе не простим. Ответишь, Ленечка, — по-блатному, нараспев, насмешливо сказал Воронцов, повернулся к Корнею и развел руками. — А вы, неуважаемый гражданин Шуршиков, чистенький. Железочку в руках держишь. Незаконно? Да, однако мелочь, и доказать трудно. Моя бы власть, — Воронцов встал, одернул кожанку, поправил фуражку, — так я тебя своими руками на осине повесил бы. Только прав у меня таких нет. Жаль. Ну, Яков Шуршиков, докажи при людях, что ты Корней — Корень. Не прячься за других, стреляй. Сколько я уже с вами калякаю? Кто по моему следу идет? Где облава? Стреляй, Яшка! Жизнь одна — и у меня, и у тебя.

Никто не только не ел и не пил — курить давно бросили, судорожно сведенные пальцы разжались, ножи легли на стол, кто-то бросил пистолет, он брякнул о дерево и застыл. Во главе стола сидел бледный Корней, в конце стоял Воронцов.

— По справедливости рассудил, начальник, — сказал Сипатый, усмехаясь. — А не жаль тебе за такую падлу умирать?

— Жаль, Орехов. Но этих людей, — Костя кивнул на собравшихся, — и сотни других обманутых еще больше жаль.

— Разреши, отец? — взвизгнул юноша с бледным в синюшность лицом уже безнадежного наркомана.

Вряд ли он понял Воронцова, но навел на человека брошенный кем-то пистолет, так как человек был явно виду милицейского и самого Корнея, которого столько лет мечтал увидеть парень, оплевывали, как последнюю падлу.

Сидевший неподалеку отец Митрий недовольно заворчал и опустил широкую ладонь на дрожащую руку наркомана, прихлопнул пистолет, сгреб, сунул в карман. Корней сдержанно рассмеялся, пистолет продолжал крутить между пальцами, другой рукой перебирал высыпавшиеся из портфеля пачки денег. Вел он себя без показушности, спокойно, на Костю поглядывал изредка, казалось бы, доброжелательно.

— Ты сядь, не суетись, гляди, от запалу и страха раньше времени помрешь, — Корней махнул рукой на Костю пренебрежительно. — Верю, один пришел, нет с тобой никого. А вы, сявки, — он медленно оглядел сходку, — пушки, раз так, положите и ножички свои маникюрные тоже, — Корней выждал, пока его приказ выполнят, заметил наступившее облегчение и тихо-тихо рассмеялся. — Полегчало? Мир вам, сявки, и добрую тачку до конца дней. Гражданина трогать не велю, он мой. Я его и вас всех сейчас судить буду. Кабан, Маленький, сядьте рядышком, чтобы не встревал комиссар.

Кабан и Леха-маленький молча сели рядом с Костей, стиснули тяжелыми плечами. Корней, чувствуя, что вожжи перехватил, добавил:

— Девку к нему пристегните.

Чьи-то руки вытолкнули Дашу, она привычно огрызнулась, ударили сзади по голове, девушка качнулась, и Костя сам подхватил ее, усадил рядом. Вышло все для Кости Воронцова скверно: пришли вдвоем, сели вместе и столом, как стенкой, от людей отделились — да еще двое по бокам, будто натуральный конвой. Взглянешь только на Паненку и Воронцова: что виновны, понятно, а в чем и как, Корней определит. И хотя обидел сильно Корней воровской люд, однако, освободив от решений и, главное, действий, души всем облегчил.