Валерия Вербинина - Ласточкино гнездо [litres]

Вот, к примеру, Эдмунд Адамович пару раз рявкал на помощника, который по мелочи проштрафился – нечетко написал цифры на дощечке, криво установил камеру. Но ведь любому же ясно – из-за таких вещей не убивают.

– Например, – Свидригайло быстро глянул лист одного из предыдущих протоколов, – с Голлербухом ссорился?

– Вы имеете в виду Володю Голлербаха?

– Да, его.

– Да нет, с какой стати…

– А вот, к примеру, художник ваш, Усольцев? Или Лавочкин. Умора какой актер, – добавил Сандрыгайло, улыбаясь во весь рот, но тут же напустил на себя официальный вид. – С ними Деревянко ссорился?

Вася счел своим долгом вмешаться и объяснил недоумевающей Лёке, что именно Усольцев, Голлербах и Лавочкин вчера обнаружили убитого, причем все трое были в подпитии и, как следствие, первыми попали под подозрение.

– Послушайте, – начала Лёка, оправившись от изумления, – они никогда… Как вы вообще можете думать, что кто-то из них имеет отношение к… к этому делу…

Она говорила, и в то же самое время какой-то противный голос нашептывал ей, что даже она сама несколько часов назад обдумывала убийство человека, который по большому счету ничего плохого ей не сделал, а раз так… Раз так, вообще никому нельзя верить.

– Я просто задаю вопросы, – пожал плечами Сандрыгайло и быстро-быстро стал водить ручкой по бумаге. – В общем, у вас нет никаких подозрений, кто и за что мог убить Деревянко?

– Никаких, – пробормотала Лёка и развела руками. – Я… у меня… совсем… – Она посмотрела на Васю и умолкла.

…Примерно через полтора часа Сандрыгайло в кабинете начальника ялтинского угрозыска докладывал мрачному Парамонову, что именно ему удалось узнать от коллег убитого.

– Девушка дала зацепку – «Роза ветров». Заведение так себе, но ничего подозрительного за ним не числится. Конечно, если б Деревянко просто оглушили и обчистили, было бы более-менее понятно, кого искать. Но…

Парамонов шевельнулся на стуле.

– Евсеич осматривал тело, – сказал он кисло.

Евсеич был старый доктор, который уже много лет помогал сначала полиции, а потом угрозыску, и его заключения ценились на вес золота.

– И что?

– Один удар в сердце. Евсеич говорит – бандитская манера. Кого-то мы прошляпили, – вздохнул Парамонов.

Среди прочего ему вменялось следить за тем, чтобы к началу курортного сезона в городе не оставалось никакого криминального элемента, способного осложнить жизнь отдыхающих.

Но элемент пер из всех щелей, выходил из тюрем по многочисленным амнистиям, приуроченным к столь же многочисленным революционным праздникам, ехал из Одессы и Ростова, слетался, как мухи на мед, и Парамонов страдал.

Ему приходилось прикладывать нешуточные усилия для того, чтобы соблюдался порядок.

Отчасти выручала разветвленная сеть осведомителей, отчасти – то, что начальник угрозыска положил себе за правило знать все подозрительные места в городе и держал их под контролем. И вот нате вам, за одни сутки разом – выловленный из моря труп и убитый киношник.

– Есть у меня одно соображение… – начал Сандрыгайло, косясь на шефа.

– Валяй.

– К старухе Лукомской недавно вселился жилец. Без чемоданов.

Парамонов насторожился.

– Ну? Кто такой?

– По документам числился как Опалин, а там – кто знает? Соседка Лукомской Крутикова говорит – на роже шрам, да и рожа бандитская. Проверить бы, говорит, его. И вот еще что: по приметам он очень похож на того, кто жену наркома обложил матом, когда она ехала в своем авто. Помните, она нам еще скандал закатила из-за этого…

– Приведи-ка его ко мне, – в порыве вдохновения объявил Парамонов.

– А «Роза ветров»?

– Потом. Сначала этот, со шрамом.

Сандрыгайло не стал спорить, а откозырял и отправился разыскивать подозрительного Опалина, который обнаружился после трех часов поисков возле одного из ялтинских санаториев.

Представитель власти доставил задержанного в отделение угрозыска, а затем события приняли совершенно неожиданный оборот.

Солнце выжгло ялтинские улицы.

Все живое попряталось; даже самые закаленные на свете люди – продавцы лимонада и мороженого – предпочли укрыться кто куда. Жирный дрожащий зной лег на город и обволок его, как маслом. Дышать случайному человеку, вышедшему из дома, было примерно так же легко, как в жерле вулкана.

Обычно оживленная улица возле здания угрозыска словно вымерла в этот знойный послеполуденный час, и только самый стойкий житель Ялты – старый извозчик Мустафа – маячил на козлах своей пролетки.

Его лошадь стояла, понурив голову, и, должно быть, в мозгу ее перекатывались не самые веселые мысли насчет безрассудства хозяина, который в такую адскую жару все еще рассчитывает заполучить какого-нибудь седока.

Неожиданно оба, и лошадь, и хозяин, услышали какой-то странный шум, и в следующее мгновение из окна кабинета начальника угрозыска вылетел человек.

– Шайтан! – вырвалось у извозчика.

К счастью, кабинет располагался на первом этаже, и выпавший оттуда гражданин, судя по всему, не пострадал. Когда он поднялся, Мустафа не без изумления признал в нем самого Николая Михайловича Парамонова.

Тут, надо признаться, даже лошадь заинтересовалась и повернула к начальнику угрозыска голову.

Извозчик заволновался. По опыту прошлых лет он отлично помнил, что когда начальство вот так запросто выкидывают в окна, это обычно служит признаком смены власти.

Уж не проспал ли он какой-нибудь загадочный переворот, уж не кончились ли Советы, уж не вернулась ли монархия?

Извозчик встрепенулся и вытянулся на козлах, озираясь. Но никаких возбужденных толп – первого признака того, что в государстве что-то неладно, – он не увидел, а над кораблями в гавани по-прежнему лениво плескались красные флаги.

По всему выходило, что начальник угрозыска выпал из окна просто так и вообще, может быть, он таким образом разминался, дабы сохранить форму.

Тем временем красный как рак Парамонов отряхнулся и, тщетно пытаясь сохранить достоинство, проследовал к входу в угрозыск, где сидел и караулил хорошо ему известный сотрудник по фамилии Будрейко.

Тот занимался тем же, чем и почти всегда, когда начальник его видел, то есть с блаженным видом засовывал в рот еду.

Сколько себя помнил Парамонов, Будрейко никогда не попадался ему на глаза без чего-нибудь съестного. Сейчас, к примеру, он уничтожил бутерброд с двумя кусками колбасы и как раз готовился отправить в рот другой, но неожиданное появление Парамонова – а еще более свирепое выражение его лица – нагнало на Будрейко страху. Он приподнялся на месте и сделал попытку отдать честь правой рукой, в которой по-прежнему сжимал бутерброд.