Валерия Вербинина - Ласточкино гнездо [litres]

– Это что? – злобно спросил Парамонов, кивая на бутылку, которая стояла на столе перед его подчиненным.

– Нарзан, товарищ Парамонов, – ответил Будрейко с несчастным видом.

Помимо того, что он любил поесть, он был еще и пьяницей со стажем, о чем все прекрасно знали. Даже не колеблясь, Парамонов схватил бутылку и отправил ее содержимое в рот, после чего поперхнулся и изумленно вытаращил глаза.

– Нарзан! – сипло взвыл он, когда обрел дар речи. – Предупреждать надо! – добавил он обидчиво, словно собеседник только что не говорил ему, что в бутылке.

Будрейко растерянно посмотрел на бутерброд, словно спрашивая у него совета, как поступить, и вновь воззрился на начальника.

Парамонов смутно помнил, что подчиненный недавно женился на вдове с характером, которая уверяла, что раз ее первый муж не брал в рот ни капли, то и второму она пить не даст; но начальник угрозыска не слишком верил в то, что человека можно переделать. Однако верь не верь, а пожалуйста, вот вам Будрейко, который пьет нарзан.

– Ты это, следи, а то колбаса убежит, – сердито объявил Николай Михайлович, чтобы оставить последнее слово за собой.

Передернув плечами, Парамонов направился к своему кабинету, а подчиненный с облегчением перевел дух, сел на место и стал жевать бутерброд.

Перед тем как войти в собственный кабинет, начальник угрозыска поправил ремень и постарался придать своему круглому лицу самое что ни на есть решительное выражение; но на молодого человека, который стоял возле окна, маневры Парамонова не произвели ровным счетом никакого впечатления.

– Ты что же это, а? – сердито заговорил начальник угрозыска. – Людей в окно бросаешь!

– А ты чего меня босяком обозвал? – с вызовом спросил Опалин.

Парамонов набрал воздуху в грудь, намереваясь высказать собеседнику все, что думал о нем и его методах, но что-то – возможно, выражение лица Опалина – заставило его повременить.

Кроме того, годы Гражданской войны не прошли для Николая Михайловича даром; из них он вынес, что такие вот мальчишки, которым не сравнялось и двадцати, могут быть опаснее всего, потому что в силу возраста не знают цены ни своей, ни тем более чужой жизни.

– Ты это того! – неопределенно проворчал Парамонов, бочком пробираясь на свое место и все время держа в поле зрения непредсказуемого Опалина. – Не бузи! Нет такого закона, чтобы людей в окно кидать…

– Так первый этаж же, – спокойно заметил Опалин.

– Ну и что? Нет, ты мне объясни: ты каждого, кто тебе поперек слово скажет, в окно выкидывать станешь? Так никаких окон не напасешься…

Опалин вздохнул.

– Пока хватает, – уронил он, причем не было понятно, то ли он говорит серьезно, то ли шутит.

– А если я твоему начальству в Москву доложу, что ты убить меня хотел? – Начальник угрозыска снова начал сердиться.

– Хотел бы – убил бы. – И тут Парамонов увидел дуло «браунинга», которое смотрело прямо на него.

Начальник угрозыска в ужасе сморгнул. «Браунинг», который Опалин только что держал в руке, исчез.

– Тебя же Сандрыгайло обыскать должен был, – пробормотал Парамонов, уже без сил валясь на свое место за столом.

– Он и обыскал, да плохо. – Опалин усмехнулся. – Неудивительно, что у вас тут бандюки шляются.

Он сел напротив Парамонова, который, косясь на него, размышлял: «Лицо совсем молодое, а глаза – как у сорокалетнего… должно быть, досталось ему в жизни с лихвой».

Начальник угрозыска уже знал, что Сандрыгайло допустил ошибку.

Тот, кого они приняли за бандита, на самом деле оказался агентом московского угрозыска и находился в Ялте на совершенно законных основаниях.

С досады Николай Михайлович позволил себе по этому поводу несколько лишних слов, в результате чего и был выброшен несдержанным юнцом из окна собственного кабинета.

К счастью, невысокий, круглый, как колобок, начальник не пострадал, чего нельзя было сказать о его самолюбии. Мысленно он поискал, что еще можно поставить Опалину на вид, и наконец нашелся.

– На бандюков мы управу найдем, только срок дай… а ты зачем жену наркома обидел?

– Какую еще жену? – искренне удивился Опалин.

– Ну она в машине ехала, а ты ее последними словами обругал. Уже забыл?

– Я по дороге шел, а ее шофер сигналить стал, чтобы я им дорогу уступил, – медленно проговорил Опалин, припоминая. – Это она, что ли, в машине сидела? Так она первая стала меня оскорблять. Я решил – буду я терпеть от какой-то паршивой нэпманши…

– Она не нэпманша.

– Но выглядела как нэпманша.

– А ты что же, нэпманов не любишь?

– Кто ж их любит? Те же буржуи, только на новый лад. И наглости вдвое больше, чем у тех, прежних.

– Так почему ты дорогу-то не уступил? – не удержался Парамонов.

– А как ее уступишь? Там с одной стороны скала, с другой – обрыв. У вас же тут горы сплошные…

Парамонов пристально поглядел на своего собеседника, пробормотал что-то вроде «Ну… того» и стал ожесточенно чесать шею.

Ему не давала покоя мысль, уж не по его ли душу явился этот странный тип из Москвы. Легкость, с которой Опалин выкинул из окна Парамонова, последнему крайне не понравилась, и по привычке он стал искать в происходящем скрытые смыслы.

Раз выбросил в окно, значит, не боится; раз не боится, уж не значит ли это, что в центре Николая Михайловича уже списали?

Это соображение неприятно поразило начальника угрозыска.

Он привык к Ялте, к волшебному воздуху юга, оброс кое-какими связями и считал, что неплохо справляется со своими обязанностями. Вдобавок он представил, какой скандал ему закатит супруга, если его турнут, ведь почти всю ее родню он пристроил на работу в свое ведомство, а преемник вряд ли станет терпеть эту ораву.

Вот и этот никчемный Будрейко, от которого проку как от козла молока, тоже из каких-то ее дальних родственников.

Парамонов подавил вздох.

Он прекрасно понимал, что родственники жены совершенно не подходят для службы в угрозыске, но боялся, что в случае отказа супруга превратит его жизнь в ад. И вот до чего он докатился – в сорок четыре года какой-то сопляк со шрамом вышвыривает его из окна, как мусор. Нет, тут точно что-то нечисто.

…Черт возьми, уж не метит ли Опалин на место самого Парамонова? Николай Михайлович так разволновался, что ощутил в груди стеснение.

«Ну мы еще посмотрим, кто кого… Ишь! И наркомовой жене надерзил, не побоялся… а все почему? Потому что стоит за ним кто-то… кто надо… Вот и не боится никого, потому что знает – завсегда прикроют…»

– Куришь? – спросил Николай Михайлович, благоразумно решив навести мосты и протягивая собеседнику коробку папирос.

Опалин покосился на него и молча взял одну.

Они задымили, и, докуривая папиросу, Парамонов уже знал, что и как будет говорить.