Филип Керр - Мартовские фиалки

– А бриллианты у нее были?

– Наверное, были, но я не помню, чтобы она когда-нибудь надевала их. Впрочем, я ведь бывала в доме только днем. С другой стороны, я помню случай, когда я вешала его пиджак и оттуда выпали серьги, но это были не ее серьги.

– Почему вы так думаете?

– Потому что это были серьги, а фрау Пфарр носила только клипсы. Я отметила это для себя, но никому ничего не сказала. Я же понимаю, что это не моего ума дело. Правда, мне кажется, фрау Пфарр догадывалась, что муж ей изменяет, она ведь была неглупой женщиной. Далеко не глупой. И я уверена, что именно поэтому она и стала так пить.

– А она пила?

– Как лошадь.

– А что вы скажете о господине Пфарре? Он, кажется, работал в министерстве внутренних дел?

Она пожала плечами.

– Я знаю, что он работал в каком-то правительственном учреждении, но понятия не имею, как оно называлось. Его работа была связана с законами – у него в кабинете висел диплом, – но он никому о ней ничего не рассказывал. И никогда не оставлял на столе бумаг, чтобы я не могла их прочитать. Разумеется, я и не стала бы туда заглядывать, но он всегда все убирал.

– А он часто работал дома?

– Иногда. Я знаю, что он много времени проводил в этом большом административном здании на Бюловплац – ну, вы знаете, там когда-то была штаб-квартира коммунистов.

– Вы имеете в виду здание, которое получил Немецкий трудовой фронт после того, как оттуда выгнали коци?

– Да, именно его. Господин Пфарр время от времени подвозил меня туда. У меня сестра на Бруненштрассе, и обычно после работы я доезжала до Розенталерплац на девяносто девятом трамвае. Но иной раз господин Пфарр бывал так любезен, что подбрасывал меня до самой Бюловплац, и я видела, как он входил в это здание.

– А когда вы последний раз видели господина и госпожу Пфарр?

– Две недели назад. Вы знаете, я была в отпуске – ездила на остров Рюген по путевке «Сила – через радость», – и незадолго до отъезда я ее видела.

– Ну, и что вы можете о ней сказать?

– Как ни странно, она хорошо выглядела, была спокойна. Скажу больше, без обычного бокала с вином. Сказала мне, что собирается на воды. Она часто туда ездила. Я даже подумала, что она решила «завязать».

– Понятно. А сегодня утром, если не ошибаюсь, вы ездили на Фердинандштрассе к портному?

– Не ошибаетесь. Я часто выполняла небольшие поручения господина Пфарра. Он был слишком занят, чтобы ходить по магазинам, и платил мне отдельно, если надо было что-то купить для него. Перед тем как уехать в отпуск, я получила от него записку с просьбой забрать у портного его костюм.

– Так вы говорите, он просил вас забрать его костюм?

– Да, мне кажется, речь шла о костюме.

Я взял коробку.

– Вы не возражаете, если я посмотрю, что там лежит, фрау Шмидт?

– Смотрите, чего уж там. Все равно он ему не понадобится.

Но, еще не снимая крышки, я точно знал, что находится в этой коробке, и не ошибся. Этот черный цвет, напоминавший цвет мундиров отборных кавалерийских полков кайзеровской армии, эту нашивку справа на воротнике с двойным знаком молнии и этот римский орел и свастику на левом рукаве нельзя было спутать ни с чем. Три звездочки на петлице на воротнике слева свидетельствовали о том, что владелец формы имел чин капитана или что-то вроде того – у эсэсовцев есть свое специальное название. К правому рукаву был прикреплен клочок бумаги. Это был счет от Штехбарта на 25 марок на имя гауптштурмфюрера Пфарра. Я присвистнул.

– Значит, Пауль Пфарр был «черным ангелом».

– Никогда бы этому не поверила, – сказала фрау Шмидт.

– Вы хотите сказать, что никогда не видели его в форме?

Она покачала головой.

– Я даже не видела, чтобы она висела в шкафу.

– В самом деле?

Я начинал сомневаться, стоит ли ей верить, но, с другой стороны, зачем ей было мне лгать? В наше время адвокаты – немецкие адвокаты, работающие в государственных учреждениях, – часто состоят в СС. Я догадался, что Пфарру нужна была эта форма только для особых, торжественных случаев.

– Скажите, отчего загорелся дом? – спросила меня фрау Шмидт.

Я на мгновение задумался и решил рассказать ей все начистоту, надеясь, что, в ужасе от услышанного, она не станет задавать мне какие-либо неуместные вопросы, на которые у меня не будет ответа.

– Его подожгли, – спокойно сказал я. – А их обоих убили.

Фрау Шмидт застыла, а глаза ее увлажнились.

– Милостивый Боже! – выдохнула она. – Какой ужас! И кому только в голову это могло прийти – убить их?

– Интересный вопрос. Вы не знаете, у господина и госпожи Пфарр были враги?

Она глубоко вздохнула и покачала головой.

– Скажите, в вашем присутствии они ссорились с кем-нибудь еще, кроме как друг с другом? Например, по телефону? Или через дверь? Или как-то еще?

Но она только качала головой.

– Впрочем, подождите. – Речь ее замедлилась. – Пожалуй, однажды был такой разговор, несколько месяцев назад. Господин Пфарр с кем-то бранился у себя в кабинете. Крик стоял жуткий, и, надо сказать, там звучали такие выражения, которые стыдно повторить в приличном обществе. Они спорили о политике. По крайней мере, мне так показалось. Господин Сикс говорил ужасные вещи о фюрере, который...

– Вы сказали, господин Сикс?

– Да, – ответила она. – Это он был в кабинете у Пфарра. Он прямо вылетел из этого кабинета и был в такой ярости, что лицо у него побагровело и стало похоже на свиную печенку. Он едва не сбил меня с ног.

– А вы не помните, о чем они еще говорили?

– Нет, помню только, каждый кричал, что другой хочет его уничтожить.

– А где была фрау Пфарр в это время?

– Ее не было. Думаю, она была на водах.

– Спасибо, – сказал я. – Вы мне очень помогли. И теперь мне нужно возвращаться на Александрплац.

Я повернулся к двери.

– Простите, – сказала фрау Шмидт. Она показала на коробку с костюмом. – А что мне делать с формой господина Пфарра?

– Пошлите ее, – сказал я, оставляя на столе пару марок, – рейхсфюреру Гиммлеру. – Принц-Альбрехт-штрассе, дом девять.

От Нойенбургерштрассе до Симеонштрассе несколько минут ходьбы, но когда попадаешь в этот район, кажется, что ты совсем в другом мире. Если на Нойенбургерштрассе вы отметите слегка облупившуюся краску на оконных рамах, то на Симеонштрассе обнаружите, что в окнах вообще нет стекол. Назвать этот район бедным – все равно как считать, что единственная проблема Йозефа Геббельса [14] Йозеф Геббельс – министр пропаганды в правительстве Гитлера. заключается в том, что он не может подобрать себе обувь по ноге.

По обеим сторонам узких, мощенных булыжником улочек, словно гранитные утесы, возвышаются пяти-шестиэтажные многоквартирные дома, между которыми на веревках сушится белье. В мрачных переулках по углам, небрежно опершись о стену, часами стоят угрюмые юнцы с самодельными папиросками в зубах, безучастно глядя на стайки сопливых ребятишек, которые шумно резвятся на тротуарах, заваленных мусором. Увлеченные игрой, они не замечают ни этих юнцов, ни грубо намалеванных на стенах свастики и серпа и молота. Давным-давно уже присмотрелись они к символам, расколовшим мир взрослых на два враждебных лагеря, и к непристойным надписям везде и всюду. В подвальных помещениях, куда вообще не заглядывает солнце, ютятся небольшие лавчонки и заведения, оказывающие какие-то мелкие услуги беднякам. Выбор этих услуг невелик, и люди, решившиеся открыть в этом районе свое дело, в лучшем случае сводят концы с концами.