Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Последняя святыня

Только осенью хан оседал в своей столице. Ну, тут все ясно. Доскакал до Нижнего города, уселся в струг и — плыви. А коли зимой — дуй на санках прямо по льду. Вот тебе и Сарай-Берке, вот и хан великий.

— Собирай войско, князь, — говорил Узбек допущенному лицезреть его царскую особу. Ханские жены, непременно присутствовавшие на этих приёмах, сидели на подушках подле властелина, поблескивали чёрными жгучими очами на занавешенных по-мусульмански лицах и ревниво глядели на подарки, подносимые каждой из них княжескими слугами. Сам князь до блеска натирал коленями узорный пол тронной палаты перед великим ханом.

— На второе полнолуние мои темники будут Тверь воевать, наказывать неверного слугу нашего Александра, — продолжал хан, — так что не опоздай с помощью.

То же самое он сообщил и московскому князю. Теперь, после падения тверского князя, в распоряжении великого хана как-то неожиданно и неприятно для него оказалось очень мало князей, коих можно было ставить на коноводство в этом дремучем и диковатом русском улусе. Если считать по головам, князей было завались, но требовался ещё и вес, подкрепленный богатством личного княжеского удела, и хорошая родословная. Что толку назначить в великие владимирские князья кого-либо из муромских или пронских князьков? Эти захудалые рюриковичи, чьи отцы и деды никогда не сиживали на золотом владимирском столе, на какое уважение они могут рассчитывать со стороны более матёрых соседей? Оставались, пожалуй, только двое: князь суздальский и московский.

— Ты, князь Иван, возглавишь вспомогательное войско из русских дружин.

Вспомогательное — вовсе не значило, что в то время как ордынские нукеры будут класть головы, штурмуя укрепленные грады тверской земли, русским позволят отсиживаться в тылу. Скорее наоборот, как раз их, помогальщиков, и погонят в бой первыми, щедрой рукой расходуя накопившуюся воинскую силу русских княжеств и ослабляя не только заведомо побежденную Тверь, но и своих союзников-победителей.

Узбек снова пристально вгляделся во взволновано-порозовевшее лицо москвитянина, на нем не читалось ничего, кроме обожания его ханского величества. В любовь со стороны вассалов хан не верил, по крайней мере — в долговременное и постоянное обожание лично его, хана Узбека, но тут случай был особый: назначение для московского князя было большим подарком. «Уж кого-кого, а тверского князя будет трепать как собака варежку», — подумалось хану.

Великий хан милостиво оставил князя Ивана на подоспевший обед, последствия которого бурно обсуждались остальными князьями, все ещё толокшимися в ставке. «Вот вертляв Ванька! В него и в ступе пестом не угодишь…» — кричал, упившись пьян, суздальский князь, узнав, что хан неожиданно изменил первоначальное намерение и теперь татарские силы пойдут на Тверь не более коротким путем через московские земли, а с крюком, через его суздальщину и Нижний Новгород. Было отчего пить и негодовать: даже простой проход пятидесятитысячного войска ордынцев означал разорение хозяйства на полосе в сто вёрст шириной. «Эти акриды диавольские ведь все наши княжества обожрут по пути!», — вторили суздальскому остальные неудачники-князья. Но поделать уже ничего было нельзя. С тем и покинули Орду, обязавшись быть с дружинами в Городце к концу никольского поста.

…На подъезде к московскому детинцу Иван Данилович вспомнил о деле, занимавшем сегодня его мысли не менее прошедшего смотра войск.

— Сотник, — поманил он пальцем тащившегося в конце свиты Василья Биду, — возьми своих людишек и — одна нога здесь, другая там! — на двор к купцу Рогуле. Который утром с челобитьем приходил… Доставишь его и того мужика, что у него под замком сидит.

Сотник Бида, сглотнув голодную слюну, поворотил в боковую улицу. Еще через час московский князь, успев наскоро перекусить, спустился вниз, в гридницу, где голодный сотник развлекал себя тем, что попеременно целился из лука в доставленных на княжескую беседу.

— Все вон, — коротко и выразительно сказал Иван Данилович. Свободные от службы дружинники горохом сыпанули за дверь, при князе остались только двое рынд-телохранителей. Эти были немее рыб: Иван Данилович умел использовать даже недостатки людей, не говоря уж про пороки — князь отыскал их среди осужденных к отрезанию языка и вырыванию ноздрей. По княжьему помилованию обоим татям ноздри оставили в сохранности, а языки, конечно, оттяпали, иначе зачем бы они князю нужны?

— Где я видел тебя? — князь остановился перед согнутым в поклоне мужиком, вглядываясь в смутно знакомое лицо. В покоях было темновато, за слюдяными оконцами, рядком тянувшимися по стене гридницы, уже мерк свет уходящего заката.

— Вспомнил! — память у Ивана Даниловича — на зависть. — Бывший дружинник и грамотей…

«Грамотей» Иван Данилович выговорил так, словно помоями облил. Но Одинец почувствовал по легкой запинке, что это обстоятельство — их давнее знакомство — может сейчас иметь важное значение. Сбоку засопел Рогуля, но промолчал, гнида.

— Обиду от тебя купец имеет, — князь прошёлся по комнате и вновь остановился перед Александром, покачиваясь с носка на пятку в мягких домашних сапожках.

— Его обида не горше моей…

— Да? Ну, послушаю…

Иван Данилович за те несколько лет, что его не видел Одинец, изменился сильно: он погрузнел и округлился в поясе. Залысины на белом высоком лбу и раньше, в молодости, бросавшиеся в глаза, ныне продвинулись еще дальше, грозя слиться в значительную лысину. «Сколько же ему сейчас? — подумалось Одинцу. — Верно, скоро на пятый десяток перевалит».

— Жену он у меня увёл. Вместе с детишками…

— Не понял, — Иван Данилович вопросительно поднял брови, — как увёл?

— Известно как… — Одинец волнуясь, сначала сбивчиво, затем всё более выправляясь, рассказал, как было дело. И, странно, но князь терпеливо выслушал его до конца. К концу рассказа он уже сидел на своем привычном месте, на возвышении в дальнем углу гридницы, где был установлен личный княжеский стол, на тот случай, если князь надумает отобедать с дружиной. За этим же столом в особые приёмные дни глава московской земли отправлял и высшее правосудие, поскольку разбор тяжб в наиболее тяжёлых случаях тоже лежал на князе. Делами попроще занимались волостные старосты и тиуны.

Собственно, на большее, нежели судилище у крючкотвора средней руки, Одинец и не рассчитывал. Ещё под лавкой в гостеприимном Рогулином особняке он понял, что купец при всем своём вероломстве вряд ли покусится отправить его к праотцам: уж больно много свидетелей. Но чтобы разбором их личных счетов занялся сам князь московский, это было слишком…

Объяснилось все просто.