Александр Бушков - Непристойный танец

– Ну, отчего же, – безмятежно пожала плечами Амазонка. – Признаюсь вам откровенно: я суфражисток терпеть не могу. Не переношу. Возмутительно нелогичные и тупые создания. Борются за полное женское равноправие с мужчинами, но при этом ведут себя… даже не как женщины, как бабы . Истеричные, глупые бабы. Ах, изволите ли видеть, мисс Такая-то решительно разбила стекло почтового отделения, дождалась полисмена, героически ему сдалась и стойко отсидела назначенную ей судом неделю… Миссис Сякая ударила зонтиком министра, сорвала с его мундира эполет… Эта, нынешняя, кинулась под лошадь… Бог ты мой, как убого и пошло…

– А вы бы что им предложили? – с неподдельным интересом спросил Сабинин.

Амазонка подняла брови:

– Но это же ясно. Не воевать со стеклами и эполетами, а стрелять и закладывать бомбы. Если бы эти глупые бабы вместо подобных клоунских номеров пристрелили бы парочку тех самых министров и подложили бомбу в собор Святого Павла или на вокзал Черинг-Кросс, отношение к ним моментально бы сделалось иным. Совершенно иным . И к их требованиям относились бы иначе … Вы не согласны?

У Сабинина на этот счет было свое мнение. Он мог бы сейчас напомнить, что фении, ирландские террористы, который уж год как стреляют и закладывают бомбы, но эти их занятия ни в коей степени не подвигли британцев начать дипломатический диалог либо предоставить наконец Ирландии независимость. Фениев попросту ловят по всей империи, сажают в тюрьму, отправляют на каторгу, вешают…

Он промолчал, конечно, – такие мысли в обществе Амазонки следовало держать при себе. Из гжечности, господа, из самой обычной гжеч-ности…

– По-моему, вам в этой истории больше всех жалко лошадь, – сказала Амазонка. – Этого самого Кандагара…

– Угадали, фрейлейн Гесслер, – кивнул Сабинин. – Я как-никак долго был кавалеристом…

– А если бы вам пришлось не стрелять в того жандарма, а бросать бомбу? – прищурилась она. – Когда он был бы верхом?

– Тогда… Ну что ж, тогда пришлось бы как-то себя пересиливать, я думаю…

– Отрадно слышать… Хотя на вашем мужественном лице все же отразилось некое борение чувств… – произнесла она и рассмеялась, показав белоснежные ровные зубки. – Не дуйтесь, Николай, право. Я – крайне злоязыкая особа, наши ко мне давно уже притерпелись, а вот на свежего человека могу и произвести черт-те какое впечатление… Я вас не шокирую?

– По-моему, вам очень бы хотелось услышать утвердительный ответ? Увы… Боюсь, меня теперь мало что шокирует.

– А это неплохо, Николай, это совсем неплохо… Каковы у вас планы на сегодняшний день?

– Планы? – пожал он плечами. – Да никаких. Меня просили встретить вас, привезти в отель, а вот насчет дальнейшего речи не было. Если так необходимо для дела, можете мною располагать, выражаясь по-военному.

– Кудеяр не говорил вам, что дело у меня – к вам?

– Нет, – сказал Сабинин чуть удивленно, как и следовало. – Ко м н е?

– Вообразите себе. Подполье – довольно тесный мирок, мой дорогой товарищ Николай… Некоторые предстоящие акции, вполне возможно, нам придется ставить совместно. Об этом и следует поговорить.

– Но, мне кажется, такие вещи с Кудеяром следует обговаривать. Он ведь согласно неписаной субординации начальствует…

– Всему свое время, – сказала Надежда, не сводя с него очаровательных карих глаз. – Вы ведь в некоторых смыслах вполне самостоятельны и не давали подписанных кровью обетов. Выходит, есть вещи, которые вполне можно обсудить и с вами, а уж потом собирать… начальствующих. Короче говоря, если дама вам предложит провести вечер в ее обществе, вы не станете, надеюсь, отказываться?

– Почту за честь, – церемонно склонил он голову.

– Ну, вот наконец-то в вас промелькнуло нечто человеческое, а я уж было подумала, что здешней цирковой дрессировкой вас начали превращать в механическую куклу…

– Ну, такое вряд ли кому удастся, – строптиво сказал Сабинин.

– Даже мне? – посмотрела она лукаво, не по-женски вызывающе.

– А вам нужны механические куклы?

– Да нет, конечно, что вы! Но не забывайте, что желание властвовать – извечное побуждение красивых женщин…

– Ах, вот как? – усмехнулся Сабинин, окидывая ее довольно-таки откровенным взглядом. – Увы, это побуждение всегда сталкивается с известным мужским – опять-таки властвовать и, что характерно, как раз над красивой женщиной…

Она ничуть не смутилась под его недвусмысленным взглядом:

– Да что вы говорите? Вы чрезвычайно опасный субъект, право, в вашем присутствии меня поневоле охватывает девичий трепет.

Возница откровенно фыркнул.

– Господи ты боже мой, – произнес Сабинин растроганно. – Ну, неужели сбываются юношеские грезы? – Он склонился к ее ушку и трагическим шепотом записного злодея из мелодрамы сообщил: – Моей мечтой было вселять трепет в девичьи сердца…

Амазонка ответила смеющимся взглядом:

– Положительно, мы с вами подружимся, Николай…

– Мне бы очень этого хотелось, – сказал он серьезно.

…Респектабельность частного сыскного бюро «Аргус», весьма специфически окормлявшего обитателей Лёвенбурга, подчеркивалась, в числе прочего, еще и должного вида дамой в приемной: не кудрявая девица в легкомысленной блузочке (какие в последние годы были в большой моде), а почтенных лет мегера с обликом четвертой макбетовской ведьмы, способная, с первого взгляда ясно, хранить секреты почище металлического сейфа с патентованными брамовскими запорами.

– Прошу доложить, – сказал Сабинин, подавая ей всего сутки назад полученную от гравера визитную карточку. – Князь Константин Трайков, по неотложной надобности.

Карточка вполне соответствовала ненадолго надетой личине – с фантазийной короной вверху, способной привести в ярость издателей Готского альманаха… [20]Корона, имя и титул отпечатаны жирной, густой позолотой, исходящий от карточки приторный аромат дурной вульгарности распространился по приемной вплоть до отдаленных ее уголков.

Мегера вернулась почти сразу же, кивнула довольно вежливо:

– Вас просят.

Кабинет оказался небольшим, едва ли не меньше приемной. На стене, как и полагалось, висел портрет короля и императора, выглядевшего браво и молодо, насколько это возможно. Наискосок от него, рядом с окном, красовалась эмблема почтенного заведения, изображенная масляными красками на холсте и заключенная в тоненькую золоченую рамку: окруженное сиянием всевидящее око.

Хозяин, восседавший за столом в расстегнутом по причине тучности жилете, на первый взгляд выглядел добрым недотепистым дядюшкой из французского водевиля. Вот только глазки у него, как ни старался, оставались пронзительными, колючими – ну что же, noblesse oblige, [21]наверняка полицейский чиновничек на пенсии…