Наталья Павлищева - Черная башня

— Синьора Медичи… Медичи… это Медичи…

Во дворец пропустили, к Козимо провели. Он был уже не в «гостиничке», а в комнате — вымытый, выбритый и в новой одежде. Откуда ей знать, что мылся и брился еще вчера перед тем, как предстать для вынесения приговора, а одежду сменить вынужден. Ведь рукав-то оторван еще в первую ночь.

Конечно, их подслушивали, у двери стоял стражник, за дверью второй. Контессина понимала, на шею не бросилась, отвечала на вопросы Козимо, едва переводя дыхание от бега и пытаясь по глазам понять, как дела.

— Как дети?

— Хорошо. — Откуда же она могла знать, если из города не выпускали?

— Как дом?

— Все в порядке.

— Как ты сама?

— Хорошо, Козимо…

Он сделал знак молчать.

— Контессина, меня высылают на десять лет в Падую. Тебе придется справляться с домом самой. Средства будут выделяться достаточные. Я думаю, ты сумеешь следить за порядком.

Она даже не сразу поняла, а потому не сразу спросила:

— Ты не берешь меня с собой? Оставляешь…

Чуть не сказала «в лапах Альбицци»?

— Мне нужен свой человек здесь. Тебе удобней всего.

— Козимо…

Почему она не закричала, не сказала, что не может, что должна уехать хотя бы в Кафаджолло, в Кареджи, наконец, но только не оставаться в доме во Флоренции, где хозяйничает обманутый ею вчера Альбицци? Обман быстро раскроется, Франческо Сфорца не из тех, кто держит секреты, что тогда?

— Пусть это выглядит разладом между нами, так будет даже удобней.

Он говорил еще что-то, но Контессина уже не слушала. Козимо уезжал, а она оставалась. И завтра в «гостиничке» может оказаться синьора Медичи, но муж едва ли станет возвращаться, чтобы вытащить супругу оттуда. И блефовать перед Ринальдо Альбицци тоже не будет.

— Хорошо, Козимо. Береги детей. Поцелуй их за меня.

Козимо нахмурился:

— Почему ты прощаешься так, словно мы больше не увидимся?

«Потому что ты глупец!» Нет, она этого не сказала, всего лишь подумала, фыркнула, как кошка (ему же нужно изобразить супружескую ссору), и пошла к выходу.

Медичи действительно проводили до самой границы. Это не было похоже на изгнание, Козимо встречали, словно победителя, приветствовали, как герцога или короля, подносили подарки, приглашали переночевать в их городе или деревне. И так до самой Падуи.

А Контессина вернулась в пустой дом и снова упала на кровать, но уже без слез — у нее не осталось сил даже на то, чтобы плакать.

Конечно, Альбицци узнал, что обманут, и пообещал Контессине, что та дорого заплатит за свой блеф.

— Но я не стану уничтожать вас сейчас. Нет, я найду повод и добьюсь, чтобы вашего мужа привезли сюда в кандалах, я уничтожу сначала его на ваших глазах, потом ваших детей, а потому уже вас, заставив сначала испытать все муки ада.

Нечего сказать, душевное обещание…

А Козимо тем временем чувствовал себя в Венеции королем, прибывшим в Республику погостить. Это во Флоренции он вынужден жить в большом, но старом доме Барди, ходить пешком или, как его отец когда-то, ездить на ослике, теперь же сначала Падуя, а потом Венеция предложили ему роскошные условия ссылки.

В Падуе к услугам Медичи была роскошная вилла Якопо Донадо. Двенадцатилетний Джованни с восторгом носился по вилле, утверждая, что ему нравится такая ссылка! Его воспитателю Джованни Кафареччи пришлось даже пожаловаться на подростка отцу. Козимо серьезно поговорил с сыновьями, объясняя, что никакие райские условия не заменят родину.

— Но мы могли бы хоть в Кафаджолло или Кареджо сделать вот так же? — вопрошал, умоляюще глядя на отца, Джованни.

Пьеро лишь со вздохом качал головой.

Козимо смотрел на сыновей и улыбался. Они словно повторяли их с Лоренцо. Пьеро старше брата на три года, но серьезен, словно на десять. Любимцем Джованни де Медичи был сам Козимо, а любимец Козимо — беспокойный и ветреный в своего дядю Джованни ди Козимо. У самого Лоренцо его единственный сын Пьеро Франческо пока слишком мал, чтобы говорить о нраве, хотя в его три года тоже весьма беспокоен.

Козимо размышлял о том, имел ли право рисковать будущим всей большой семьи, своих детей, племянников и других родственников.

Они в ссылке, внесли огромные суммы залога, которые никто не вернет, даже если их самих вернут во Флоренцию. Да, условия ссылки поистине королевские, куда лучшие, чем проживание во Флоренции, где все скромно и ограничено правилом: не выделяться. Но такое положение вечно продолжаться не может.

Козимо сумел вывести деньги, вывезти и спрятать ценности, сумел спасти свою жизнь и сберечь жизни родных, сделав вид, что склонил голову. Он легко мог бы начать все сначала здесь, в Венеции. Самое большое отделение банка, второе по доходности, если не считать римское, налаженные торговые связи позволяли стать весьма уважаемым гражданином и этой республики.

С дожем Венеции Франческо Фоскари у Медичи хорошие отношения, тот даже отправил Якопо Донадо во Флоренцию заступаться за Козимо и его людей. Этот визит, как и ожидалось, ссылку Медичи не отменил, обошлось разрешением со стороны Синьории селиться Медичи где угодно на территории Венецианской Республики.

Козимо немедленно решил перебраться в саму Венецию.

Узнав, что жить предстоит на территории монастыря у самого входа в Большой канал, Джованни с тоской вздохнул:

— Не стоило и привыкать к хорошему…

— К роскоши не стоило, — согласился Козимо. — Ваш дед был образцом скромности, научитесь ему подражать.

— У нас мало денег?

— Денег у нас много, но во Флоренции уже ходят слухи о нашей нескромности. Пора все исправлять.

— Нам обязательно возвращаться?

Вот этот вопрос Козимо задавал себе уже несколько месяцев. В глубине души ответ созрел давным-давно, он никогда не сомневался, нужно только решить, как вернуться и, главное, как добиться того, чтобы нынешнее положение не могло повториться впредь.

Ринальдо Альбицци постарался… Медичи раскидали в ссылки в разные стороны Апеннинского полуострова, разве только не выслали за границу. Главу клана Аверардо ди Биччи определили в Неаполь, куда он не мог отправиться из-а болезни, самого Козимо — в Падую, Лоренцо — в Венецию, Джулиано ди Аверардо в Рим, еще двоюродных братьев — в Римини…

Козимо написал всем Медичи, которые были изгнаны вслед за ним, прося прощения за то, что пострадали за верность, и умоляя не предпринимать ничего против Республики, подчиниться закону и исполнять вынесенный приговор с полной ответственностью. Он не умел ораторствовать, зато беседовать в тиши кабинета или убеждать вот так письменно был способен как никто другой.

Козимо желал сохранить клан Медичи пусть ценой внешней временной покорности, уступок и потери средств. Понимая, что каждое письмо может попасть в руки врагов, он был тысячу раз осторожен, стараясь не дать ни малейшего повода использовать его слова во вред. Несколько писем действительно перехватили, но как ни старались Альбицци и Строцци, обвинить Медичи оказалось не в чем. Подделывать письма не рискнули, злость сорвали на заболевшем Аверардо.