Иван Погонин - Сыскная одиссея

— А Рудаков не из бедных?

— А бедность али богатство тут ни при чем. Я вам вот как доложу: дайте свинье миллион, все равно толку ни для кого не выйдет. А настоящего господина и при безденежье распознаешь. Бывает, что такой господин у нашего же брата номерного по пятерке на обед занимает, только для него ни трудов, ни денег не жалко-с, потому доподлинно известно, что никогда не пропадут. Вот Павел Петрович из таких был. И мы все к нему как к отцу родному за это относились. И воздалось нам всем сторицей. Наследство они изволили получить, тетушка у них скончалась. Сколько денег было, не знаю, не считал, а только утром он уехал, а вечером привез с собой целый джутовый полосатый мешок денег. Достал из него сотенную, дает мне и говорит: «Сбегай, Гаврила, разменяй, хочу я вас всех, кто мне прислуживал, отблагодарить по-человечески. Да найди лихача, и чтоб непременно коляска на резиновом ходу». Вот какой человек!

— Ну и как, отблагодарил?

— А то! Мне так четвертной билет обломился, швейцару — красненькая. Мальчишка у нас есть, Яшка, так ему и то зеленая бумажка досталась. Павел Петрович шутить еще изволили: «Это тебе, говорит, как моему тезке».

— Постойте. Мальчишка ваш Яков, вы говорите, а постояльца Павлом звали. Какой же он ему тезка?

Коридорный от удивления выпучил глаза.

— И то верно! Может, перепутал Павел Петрович? Яшка — Пашка. Недослышал?

— Может быть. Ну да ладно. Нашли вы ему лихача?

— А то как же! Наша служба в том и состоит, чтобы господам угождать и все их желания исполнять. Нашел, да и наилучшего. Коляска у него новенькая, лаком покрыта, рысак — зверюга, шины дутые. На таком лихаче и генералу не зазорно проехать.

— Где же вы его отыскали?

— Дык у Департамента уделов. Там биржа у них.

— Знакомый, небось, лихач?

— Знакомый. Ванька Щегол.

— Щегол — это фамилия его, что ли?

— Не знаю, фамилия или прозвище, но все зовут его Щегол.

Присутствие в департаменте на сегодня кончилось, поэтому у парадного подъезда Пашкова дома дремал только один извозчик. Тараканов еле его растолкал.

— Куда прикажете, барин?

— Сколько до Офицерской?

— А дом какой?

— Двадцать восемь.

— В часть, что ли? Сорок копеек, меньше невозможно.

— Я тебе полтинник дам и ехать никуда не надо будет, если ты мне на несколько вопросов ответишь.

— Это смотря на какие вопросы.

— Чегой-то ты один здесь, ни одного лихача нет?

Извозчик сплюнул.

— Про иродов этих, господин полицейский, я вам и без денег все расскажу.

— Отчего так?

— Вот они у нас, у извозчиков, где. — «Ванька» схватил себя за горло. — Житья от них никакого. Вот есть у меня знакомец, мы с ним земляки, он в восьми верстах от нас. Вместе в Питер приехали, вместе извозом стали промышлять, а только вышел он в лихачи. И что? В енерала превратился. Стал хуже самого паскудного барина. Одни насмешки да усмешки: и сиволапый я, и деревня. — Мужик опять сплюнул. — Как будто у самого кровь голубая в жилах течет, а не простая, мужицкая.

— Значит, зазнаются?

— Еще как.

— А Ваньку Щегла знаешь?

— Знаю.

— Чей он будет?

— Афанасьевский.

— А где у них двор?

— Известно где, на Предтеченской. Только сейчас туда ехать смыслу нет. Гоняет Ванька сейчас по городу, деньгу зарабатывает. Поезжай ты, барин, туда завтра, часам к восьми утра. Ваньку сонного как раз и застанешь. Это мы ни свет ни заря поднимаемся, а лихачи до полудня спят. Их время — ночь.

— А отвези-ка ты меня, братец, все-таки на Офицерскую, а впрочем, нет — давай на Пряжку. Без ряды.

До конца дня, пожертвовав обедом, Тараканов успел многое. Во-первых, посетил больницу Святого Николая Чудотворца, где узнал, что состояние пациента Ильина совершенно безнадежно и шансов на его выздоровление нет. Во-вторых, съездил на Разъезжую и поговорил со старшим дворником дома, где проживала чета Смирницких. Там он узнал, что жизнь у новоженов не задалась по причине склонности барина к различного рода развлечениям, предаваться которым он предпочитал без супруги, и что молодая две недели назад уехала к родителям, а недавно «ейный батюшка приходил к барину договариваться об отдельном для дочери виде».

— Ну и как, договорились?

— Договорились. Горничная ихняя мне рассказывала, что барин после ухода жены грустил сильно, вечерами все дома сидел и друзьям жаловался, что купеческих денег теперь не увидит, а опосля того, как купец к нему визит сделал, повеселел да и укатил вечером в ресторан. А вчерась от господина Пузынина, тестя его, значит, молодец приходил, паспортную книжку мне принес, чтобы я Пузынинскую дочку от нас выписал.

Дворник дома № 10 по Ново-Исаакиевской сообщил, что сын личного почетного гражданина Александр Петрович Свирин больше в их доме не живет, выписался еще в марте.

Бывшая квартирная хозяйка Свирина эти сведения подтвердила, присовокупив, что Александр Петрович прожил у нее более года, жизнь вел разгульную, часто приходил домой пьяным, за комнату всегда платил неаккуратно, был должен в их доме всем и каждому.

— Я уж опасалась, что он сбежит, голубчик, не рассчитавшись. Стерегла его каждый день. А тут он ко мне сам явился, заплатил все долги да красненькую сверху. Наследство, говорит, получил.

— А от кого, не сообщал?

— Нет, не говорил.

— А когда это было?

— Дай бог памяти… Так в канун Благовещенья и было! Он на службу в тот день не ходил, дома сидел, я уж подумала, что выгнали его. А потом явился к нему посыльный с запиской, он куда-то ушел и пропадал до вечера. А вечером приехал пьяный, но не сильно, рассчитался, велел его выписать, а паспорт и вещи переправить в гостиницу «Франция», на Морской. Я все в точности и исполнила.

— Скажите, а кто к нему ходил? Были у него друзья-приятели?

— Никто не ходил. Он, знаете ли, из тех, кто пыль любит людям в глаза пустить. Одевался всегда как граф какой, часы золотые имел, цепочку. А ужинал одной селедкой. Да и в комнате, кроме кровати и стула колченогого, нет ничего. Поэтому и не водил к себе никого. Правда, в последние дни ходил к нему один присяжный поверенный.

— Присяжный? А почему вы так решили?

— Так у него было написано.

— На лбу?

— Молодой человек, не след вам смеяться над дамой.

— Прошу прощения, это я пошутил неудачно. Так где было написано?

— Портфель у него был большой, так вот на нем золотом и было написано.

— А что конкретно?

— Я же говорю: «Присяжный поверенный».

— А имя было?

— Было, но только я запамятовала.

— Не Рудаков?

— Может, и Рудаков, не припомню.

— Сколько раз он к вашему жильцу приходил?

— Да раза два-три и был всего.

— А в день о… в канун Благовещения был?

— Дай Бог памяти… Был! Был утром, часов в десять. Вот тогда-то он портфель и принес! Я же вам говорила, что боялась, что Александр Петрович сбежит, не заплатив. Ну и поглядывала за его дверью с кухни, думала, если будет уходить с вещами, не пущу — кричать начну, дворника позову, а не пущу, пока не рассчитается. Так вот, сижу я на кухне, часов в десять — звонок. Кухарка моя в лавку пошла, пришлось мне самой идти дверь открывать. Только Александр Петрович меня опередил, сам впустил этого адвоката. Они к нему в комнату по шли, посидели там с полчаса, потом вышли. Тут я надпись на портфеле и увидела. Адвокат его все время стороной, где надпись, к себе прижимал, а как пальто стал надевать, так дал портфель подержать Александру Петровичу, тот его и перевернул надписью в мою сторону. Попрощались они душевно, как родственники: Александр Петрович адвоката даже расцеловал и перекрестил.