Иван Погонин - Сыскная одиссея

— Ты меня видел, а я тебя, стало быть, нет?

— Так как вы могли меня увидать, если я за угол зашел? Там уголок есть укромный, я иной раз туда хожу, когда приспичит. В общем, извольте две тысячи. А то завтра же пойду по начальству и обо всем как есть расскажу.

— А как же ты меня нашел?

— Дык доводилось мне вас ранее видеть, когда вы со следователем прошлой осенью на труп утопленника выезжали, помните? Я там был поставлен любопытных разгонять, ну вас и запомнил. На лица у меня память хорошая.

— А чего же ты только что объявился?

— Потому и объявился, что дело закончено, другой, спаси его господи, за вас в тюрьме сидит, и теперь только от меня одного зависит, чтобы вы с ним местами не поменялись.

Слепнев задумался:

— Хорошо. Приходи завтра в это же время на Всехсвятское кладбище. По центральной аллее в глубь кладбища иди, там у склепа коллежского асессора Дубкевича я тебя буду ждать. Не опаздывай!

— Не извольте беспокоиться, не опоздаю!

Они ждали Слепнева два с половиной часа. В половине восьмого зарядил мелкий, но уже совсем по осеннему холодный дождь. Маслов ничего не говорил, но периодически поглядывал на начальника. Когда пиджак окончательно промок, Тараканов приказал сниматься. Возвращались уже в темноте. Городовой Ефремов шел впереди, они с Масловым поотстали.

— Иван, а тебе не кажется, что уж очень он быстро согласился?

— А куда ему было деваться?

— Чего же не пришел?

— А черт его знает.

Внезапно Ефремов остановился и вытянулся во фрунт.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — проорал он.

Тараканов посмотрел вперед и увидел полицмейстера, помощника прокурора Чистякова и какого-то чиновника, имени которого он не знал, но которого часто видел в губернском правлении.

— Ну что, Тараканов? — грозно сказал полицмейстер. — Доигрался? Разбогатеть решил? Это надо же было удумать! Судейского чиновника шантажировать! У тебя совсем головы нет?

Первым отпустили Ефремова. Тот честно рассказал, что получил от своего начальства задание, которое и выполнил. Начальство говорило, что так нужно для розысков, а он вопросов не задавал, так как ему вопросов задавать не полагается.

Их с Масловым допрашивали до утра. Тараканов мог рассказать только про след под кроватью, про сохранную расписку и про манишку. Про отношения между Слепневым и Тименевой и про то, что Тименев застукал Слепнева со своей женой, он рассказать не мог.

Особенно полицмейстера разозлила манишка.

— Лекок хренов! Куда тебя понесло! Преступление открыто, дело в суд передано, все — полиции по нему делать нечего. А он, вместо того чтобы другими делами заниматься, занимается разной… ерундой! Да, Тараканов, погорячились мы, вас начальником назначая. Вы в казаки-разбойники не наигрались. Это же надо удумать!

Губернатору уже доложили, он рвет и мечет, хочет вас по этапу на поселение отправить в административном порядке!

Судьбу Тараканова губернатор и прокурор решали в отдельном кабинете загородного клуба, между стерляжьей ухой и заливным поросенком.

— Владимир Августович, я велю поторопиться с дознанием и на следующей неделе передам его вам для возбуждения дела.

— Да-с, учудил ваш Тараканов, учудил. Но вы знаете, Дмитрий Дмитриевич, мне его жалко. Я уверен, что им не корысть руководила, а превратное понятие о служебном долге. Переоценил он себя как сыщика, нафантазировал черт-те чего. Стоит ли ему из-за этого жизнь ломать? Все-таки Тараканов неплохим начальником был, в сыске толк знал, много дел открыл. Я думаю, ваше высокородие, что дело возбуждать не стоит, можно ограничиться мерами дисциплинарного характера. Он, по-моему, не туляк?

— Каширский.

— Может быть, его просто уволить от службы и пусть едет в свою Каширу, с глаз наших долой?

— Признаться, и мне не хотелось так круто с парнем обходиться. До этого случая он службу нес безупречно. С революционерами боролся, от грабителей пулю схлопотал. Пожалуй, я последую вашему совету. А двух этих олухов вообще трогать не буду, они люди подневольные, таракановские приказы выполняли. Пущай служат!

Элинского судили в конце сентября. Присяжные признали его виновным в совершении убийства с обдуманным заранее намерением, хоть и без увеличивающих вину обстоятельств, но не заслуживающим снисхождения, и он был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на пятнадцать лет. В суде Алинский не проронил ни слова.

Антонина Аркадьевна последовала за Алинским на каторгу. Там они венчались.

Слепнев получил место судебного следователя в Привисленском крае и укатил к новому месту службы.

Тараканов сдал дела становому приставу Крапивенского уезда Разумовскому и уехал в Каширу. Тетка ежемесячно пересылала ему его часть дохода от лавки, мать торговала молоком, поэтому Тараканов места себе не искал, целыми днями лежал на печи, а вечерами ходил в кабак и напивался там до беспамятства. Его даже один раз притащили в полицию и заперли в холодной до вытрезвления. После этого Осип Григорьевич взялся за ум, поступил к купцу Подпругину учетчиком и пить стал меньше.

В начале ноября 1910 года он пришел со службы слегка навеселе.

— Опять! — Мать безнадежно всплеснула руками.

— Дык под лед провалился, слава богу, что у берега. Всего-то соточку и употребил, для сугреву.

— Соточку! Доведут меня твои соточки до могилы! Помрет мать, будет тебе стыдно! Да уж, наверное, и не будет, у вас, пьяниц, стыда-то нет вовсе. Садись есть, щи стынут! На вот, почтальон тебе письмо принес.

— Письмо? От кого?

— Мне почем знать! Меня, в отличие от тебя, грамоте не учили. Господи! Вот отец-то был бы жив, от стыда бы умер!

Тараканов вертел в руках конверт. На нем стоял штамп Тульской почтово-телеграфной конторы и корявым масловским почерком было выведено: «Кашира, улица Малая Посадская, собственный дом, отставному губернскому секретарю, его благородию господину Тараканову».

Осип вскрыл конверт. В нем оказался еще один конверт и осьмушка листа бумаги.

«Здравия желаю, Осип Григорьевич! Как жизнь твоя, не хвораешь ли? У нас все по-старому, ловим жуликов. Третьего дня пришло к нам в сыскную письмо на твое имя, я его не распечатывал и тебе пересылаю. Не болей, приезжай в гости! Иван Маслов».

Тараканов разорвал второй конверт.

«Я думаю, вы ужасно удивились, получив это письмо. Ведь удивились же? Я прав? Прав! Я всегда прав. А как ловко у меня получилось переложить вину на другого! Как вы ни старались, а вину мою вам доказать не удалось. И никому бы не удалось, не захоти я этого сам. Я убил двоих, а вместо меня на каторгу поехал другой. Я же отправился в прекрасную Варшаву на полуторатысячное жалование. Не правда ли, я умен? Чертовски умен. Я всегда получал то, что хотел. Вот только здоровья я себе приобрести не смог. Не под силу мне это оказалось. Я заболел, и очень тяжело. И только благодаря этому обстоятельству вы читаете эти строки. Здешние доктора, в отличие от наших, говорят пациентам правду. Мне осталось не более месяца. Да и сам я чувствую, что дни мои сочтены. Вот я и решил исповедаться. В Бога я не верую, поэтому своим духовником выбрал вас. Вас и прокурора. Ему я тоже отправлю свое признание. Надеюсь, эти листки бумаги помогут вернуть Алинского, неплохого, в сущности, парня, с каторги. Да и Антонине Аркадьевне в Сибири делать нечего.