Валентин Лавров - Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

И поехала Васильчикова в страшную глухомань — в Черниговскую губернию, в имение своей сестры.

Но это было ещё не все. Вдруг Государь вспомнил:

— А почему эта шпионка по сей день имеет шифр фрейлины?

Мысль эта осенила Государя в канун новогоднего праздника. Так что уже 1 января 1916 года Государь преподнёс Васильчиковой ещё один сюрприз: лишил её фрейлинского звания. Чувство милосердия, столь присущее монарху, на сей раз ему изменило.

Ненужные репрессии весьма огорчили Императрицу, которая снова возмущалась, гневалась и плакала. Увы, не помогло!

И эта женщина, которую судьба вознесла выше остальных смертных и которой впереди уготовила самые жуткие испытания, на сей раз была права: лежачих на Руси даже в пьяных драках не били.

Мария Васильчикова не могла успокоиться и в ссылке. Она продолжала засыпать письмами, но теперь графа Соколова. Да, есть такая болезнь, которой страдают многие, — жажда писания. Соколов вежливо ответил, но только на первое послание, в котором фрейлина клялась в вечной любви. В остальных разговор шёл на эту же амурную тему, но этих посланий граф или не получал, или считал, что операция «Фрейлина-шпионка» закончилась и нет нужды к ней возвращаться.

Государь сдержал своё слово: в уголовном порядке фрейлину не преследовал.

Многие мерзости на свете творятся якобы ради благих целей. Только вся беда в том, что каждый ищет благо для себя, часто забывая евангельскую истину: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой».

Феликсу Юсупову, этому богатому и знатному бездельнику, однажды влетела в голову недобрая мысль облагодетельствовать Россию. Как известно, никто не принёс людям горя больше, чем те, кто хотел их осчастливить.

Преступник всегда найдёт доводы оправдать своё злодейство. Так и Юсупов, уже в старчестве написавший многословные мемуары, продолжал занудно твердить о Распутине: «Щадить его — не щадить России. Найдётся ли хоть один русский, в душе не желающий ему смерти?»

И с чисто дамской непоследовательностью двумя (!) строками ниже он сам себе противоречил: «Открытое убийство Распутина может быть истолковано как выступление против императорской фамилии. Убрать его следует так, чтобы ни фамилии, ни обстоятельства дела не вышли наружу».

Русских, не желавших убийства Распутина и вообще не желавших никаких убийств, были миллионы. А уж о горячей привязанности к старцу Императрицы и наследника Алексея говорить нет нужды — факт общеизвестный.

Как хитрый хищник осторожно подбирается к своей жертве, так Юсупов загодя начал готовиться к преступлению. Ясного плана не было. Для начала, ещё весной 1915 года, он решил сойтись поближе с Григорием Ефимовичем, создать видимость дружбы, дабы впоследствии отвести от себя подозрения.

Распутин от природы был человеком общительным и доброжелательным. Он охотно поддерживал хорошие отношения со многими людьми разных званий, в том числе сдружился и со своим будущим убийцей. Юсупов всячески подольщался к старцу. Порою они вместе проводили время, Распутин принимал Юсупова у себя.

Девятнадцатого ноября (по старому стилю) 1916 года Юсупов навестил Государственную думу. На трибуне был Пуришкевич, бывший чиновник при министре МВД Плеве. Автор бездарных стихов, которые он печатал за собственный счёт, прокурорскими интонациями кричал в зал:

— Долой закулисные силы, позорящие Россию! Встаньте, господа министры! Поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам Государя. Скажите: народный гнев растёт, тёмный мужик Распутин не должен править Россией!

Юсупов был взволнован: услышанная речь приятно волновала его грудь, как волнует мысль о первом блудном грехе.

Ровно в девять утра 21 ноября (а не 20-го, как ошибочно пишет Юсупов в воспоминаниях) он приехал в гости к страстному оратору — в санитарный вагон на путях Финляндского вокзала, обнял его:

— Ваша речь, Владимир Митрофанович, прекрасна! Какой-то мужлан с грязью под ногтями, с варварскими манерами определяет государственную политику. Возмутительно! Но уверяю вас, речь не принесёт тех результатов, которых вы ждете. Государь не любит, когда давят на его волю.

Гостеприимный Пуришкевич приказал санитарам, которые сейчас исполняли обязанности слуг, накрыть стол. Выпив по бокалу ароматного «Шато лафита», продолжили разговор.

Что прикажете делать, Феликс Феликсович? — спросил Пуришкевич. — Терпеть?

Юсупов уставился немигающим взглядом на собеседника, сквозь зубы злобно процедил:

— Убить гадину! Давно замыслил я это дельце. Нарочно с Распутиным знакомство веду, льстивые слова говорю, жажду проникнуть в интриги его.

Пуришкевич с сомнением покачал головой:

— Легко сказать! Впрочем, можете на меня рассчитывать! Для меня превыше всего интересы, так сказать, Отчизны.

Обсуждая кровавые замыслы, проговорили более двух часов. Пуришкевич предложил:

— Следует привлечь надёжных и уважаемых людей. Я, к примеру, предлагаю взять в дело доктора Лазаверта, с которым вместе служу. Благороднейший человек!

— Прекрасно! — Юсупов протянул длинную узкую ладонь. — А я приглашу своего юного друга Великого князя Дмитрия Павловича.

Он, конечно, не герой, довольно легкомыслен, но он мой близкий друг и слово чести держит. — Подумал, добавил: — Да, конечно, для придания солидности предприятию необходимо привлечь думца Василия Маклакова, брата бывшего министра МВД. — Спохватился: — Хотя я сейчас вспомнил, вы его недолюбливаете?

— Да, он масон! Я в Думе жёстко выступал против некоторых его предложений. Но сейчас это не имеет большого значения. Наши силы следует консолидировать. Чем больше участников, тем меньше ответственности.

Заговорщики весьма боялись последствий своего злодеяния.

На другой день Пуришкевич сделал ответный визит — на Мойку, 94, к Юсупову.

Пуришкевич, как человек бывалый, на семнадцать лет старше подельщика — Юсупова, деловито осмотрел подвал, комнаты наверху. Вышел в обширный двор. Важно сказал:

— Всё дело необходимо провернуть тихо. Поймают — нам всем крышка, каторги не избежать. Исчез человек — и крышка! А у вас тут место, конечно, для серьёзного замысла рискованное — в двух шагах полицейский участок. Даже в подвале стрелять нельзя.