Антон Чиж - Мертв только дважды

Алдонин ответил не сразу.

— Построим логическую цепочку. Мечик завербован, он вышел на контакт, чтобы провалить нашего агента. Он предполагает, что, если мы ему поверим, пошлем кого-то, кто может лично опознать его. Из его курса в активной работе только Освальд. Допустим, вся работа идет по Освальду. Зачем же такой сложный путь: выманивать его из Брюсселя в Будапешт, чтобы взять с поличным и предложить перевербовку? Разве не проще это сделать на месте? Не проще подвести к нему Мечика в брюссельской пивнушке? Не проще взять его жену и детей? Сергей Николаевич, что скажешь?

Очалов предпочитал молчать. Эти аргументы за последние сутки были проработаны не один раз. Четких ответов против не имелось. Очалов просто не верил, что такое возможно: чтобы агент вернулся из небытия через двадцать пять лет. А раз невозможно, значит, здесь что-то скрывается. Чего не может вычислить анализ. Алдонин сам не до конца верит, что Мечик выходит к ним с чистыми намерениями. Самого себя пытается убедить. А приказа на контакт до сих пор и не отдал.

— Товарищ адмирал, мне нечего добавить. И нечего возразить, — наконец сказал начальник оперативного отдела.

— Иван Тимофеевич, замечены малейшие признаки подготовки к захвату?

— Никак нет…

— Пеленг частот?

— Чисто…

— Хорошо… — Алдонин не хотел накалять обстановку, и так натянутую, как канат. — Из его личных предпочтений, какую диспозицию выберет?

— Мечик любил, чтобы перед ним было открытое пространство, — ответил Очалов. Недаром подробно изучил личное дело предателя. Или неизвестно кого…

— Где на площади лучше обзор?

— Я бы выбрал здесь… — Мошкович показал на столики «Жербо».

— Принято. Передайте оперативную ориентировку…

Очалов тихо отдал команду в микрофон, торчавший перед ним кривым журавлем. Все три камеры как по команде нацелились на столики под белыми козырьками.

— Пять минут до контакта, Освальд и Четвертый перед площадью, — доложил Мошкович.

На крайнем левом экране приближалась площадь, уже виднелись крайние дома улицы Ваци. Больше тянуть нельзя. Очалов обязан был задать трудный вопрос.

— Товарищ адмирал, прошу разрешения…

Алдонин выбрал монитор и неотрывно смотрел в него.

— Да, Сергей Николаевич…

— Ждем ваш приказ.

Сейчас он должен принять окончательное решение. Еще не поздно скомандовать отмену. Увести людей и не рисковать Освальдом. Алдонин смотрел на знакомую площадь. С тех пор как он был в Будапеште, место сильно изменилось. Многолюдно, гуляют туристы, фотографируются. Где-то там могла притаиться опасность. Или ее не было. Только кто может это знать наверняка? Кто поручится, что под всеми камерами они не потеряют ценнейшего агента? Кто гарантирует, что не случится самый грандиозный провал в истории их службы?

— Три минуты до контакта… — сказал Мошкович.

— Товарищ адмирал, будет приказ?

Очалов ждал. И Мошкович ждал. Заместители готовы были выполнить любое решение. Только у Алдонина его не было. В самый последний момент он испытал нечто вроде страха. Хотя давно ничего не боялся.

— Две минуты до контакта…

Адмирал молчал.

В Будапеште стоял чудесный солнечный день.

12 мая, четверг

Будапешт, район улицы Мартон

9.31 (GMT+1)

Темнота стучала в ушах. Билась в висках, буравила затылок. Темнота была везде, темнота была всем. От нее некуда было деться. Они были внутри темноты. В самом мрачном чреве темноты. Где есть только темнота и ничего больше. Самая чистая темнота. Как в первый миг творения, когда не было света, а была тьма от края и до края мира.

На плечи давила стальная полка. Подбородок утыкался в колени. Оставалось только бить и бить в железную дверь в надежде, что спасатели вскроют. Пока приедет полиция, пока приедут пожарные, пока разберутся и услышат стук из сейфа. Пройдет полчаса, не меньше. Воздуха у них с расчетом верхнего объема минут на пять. Потом стучать будет некому. Это значит, что вскрывать сейф не будут. На нем остались следы взрыва, но дверца закрыта. Кто может залезть в сейф? Они останутся в нем навсегда. Пока наследники или желающие получить свое добро не найдут ключи или не вскроют замок автогеном. Тогда на нижней полке обнаружатся три мумии в позе эмбриона. Будут гадать: за что Полпроцента подверг их такой лютой казни? За какие долги?

Мечик знал, что такое оказаться на подводной лодке, лежащей на дне. Он знал, сколько человеческий организм может выжить с быстро уменьшающимся в помещении кислородом и растущим содержанием углекислого газа. Они проходили специальную тренировку в замкнутом пространстве, имитирующем отсек подводной лодки. Он знал, что надо бороться за выживание до последнего, нельзя сдаваться, надо действовать. Вот только не было методики, как выбираться из закрытого сейфа. На подводной лодке можно выйти из торпедного отсека. Даже без акваланга. Хотя бы умереть в море, на глубине.

— Мне дышать тяжело, Карлос. Сколько нам здесь еще сидеть?

Катарина ничего не поняла. Незнание — это счастье. Он мог сократить их мучения. Чтобы конец пришел быстро и сразу. Мог одним ударом убить Ребекку. Это было нетрудно. Места так мало, что не извернуться и не достать Катарину. Умирать в ее объятиях было бы проще. Когда она узнает, в какое положение попали, чего захочет? Будет плакать? Или захочет умереть с ним в любви, буквально? Он не стал спрашивать и не стал говорить правду. До нее через Ребекку не добраться. Как всегда, женщины встают на пути друг друга.

Его тихонько толкнули в бок.

— Что будем делать, шеф?

Ребекка сильная, поймет. Хуже всего, что он умрет здесь и ничего никому не докажет. Уйдет с клеймом предателя. Теперь навсегда. Не успеет на встречу и больше не даст о себе информации. В центре будут ломать голову, что случилось. И никогда не узнают правды. Они даже не знают его нынешнего имени. Новость о том, что найдено тело консультанта по антиквариату и двух женщин в сейфе, пройдет незамеченной.

— Дыши реже.

— Зачем?

— Экономь кислород.

— Нам не хватит.

— Есть шанс, что пожарные быстро приедут.

— А потом?

У него не было ответа.

— Что вы там шепчетесь у меня за спиной… Или перед спиной… — Катарина начала нервничать. — У меня уже шея болит. Не могу больше терпеть…

Женская истерика в замкнутом пространстве с двумя глотками воздуха. Лучше сразу смерть.

— Катарина… — начал он и не смог. — Пожалуйста, веди себя тихо… Не кричи и не делай резких движений.

— Но мне неудобно!

— Всем неудобно… Потерпи.

— Ну, сколько еще?

— Недолго…

Захотелось посмотреть на часы. Часы остались в рюкзаке. И фонарик. И швейцарский нож. У него крепкие лезвия, но ими не расковырять сталь. Тот, кто мог выручить, лежит с простреленным сердцем. Бедный Пуонг, кто теперь будет готовить лапшу? Мечик вдруг ясно увидел дымящуюся тарелку. Началось кислородное голодание, мозг выдает миражи.