Ипполит Рапгоф - Сонька Золотая Ручка [Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль]

Вернувшись в гостиную, она застала одного лишь чиновника.

— Скажите, пожалуйста, графиня, бывал у вас барон Гакель? Положим, что он не барон, но именует себя таковым. Но это безразлично. Так бывал?

— Барон? О, да. Он иногда бывает. Вы говорите, что он не барон? Это меня удивляет.

— Простите за нескромный вопрос: он иногда ночевал у вас?

— Я предоставляю себе право не отвечать на подобные вопросы, — спокойно парировала графиня.

— Это ваше право, но долг мне повелевает предложить вам такой вопрос.

Софья Владиславовна ничего не ответила и села в кресло около стола. Чиновник ушел. В коридоре раздавались голоса. Сыщики покрикивали на прислугу, та огрызалась. Софья Владиславовна в зеркале видела, как за каждым ее движением следит лупоглазый Марков.

Раздраженный, вернулся в гостиную чиновник.

— Вы, графиня, благотворите предъявить ваши документы. Лицо ваше кажется мне очень знакомым.

— Благоволите проводить меня в будуар, там я могу вам показать свидетельство о браке.

— А метрика?

— Не помню, где она у меня. Недавно ее искала и, вообразите, не нашла, — с пренебрежительной миной процедила она.

— Ну, в таком случае хоть свидетельство о браке и вид на жительство.

Софья Владиславовна достала бювар из светлой шагреневой кожи и предоставила его в распоряжение чиновника.

— Тут все.

— Посмотрим.

Чиновник подолгу проверял каждый документ — глядел на свет, ощупывал, наконец, возвратил бювар Софье Владиславовне. Все было в порядке — не придерешься.

— Скажите, графиня, у вас нет другого выхода из особняка?

— Ворота, но они всегда закрыты.

— Удивительная вещь. Не может быть, чтобы трое сыщиков — и все страдали галлюцинациями.

— Я вас не понимаю.

— Да тут и понимать нечего. Видели, как барон приехал вчера вечером, еще один тип утром был, и через какие-нибудь двадцать минут никого…

— Потрудитесь поискать. Мне нечего вам сказать. Может быть, барон и был. У него ключ от парадной, но я только что встала. Даже кровать не убрана.

Чиновник злобно взглянул на Софью Владиславовну. Сыскное чутье говорило ему: здесь что-то неладно. Но обыскали весь дом и абсолютно ничего не нашли. Явился сконфуженный пристав.

— Придется протокол составлять.

— В участке составим, — резко оборвал его раздраженный неудачей чин сыскного отделения.

— Как вам будет угодно.

— Надеюсь, у вас нет к нам претензии? — с кривой улыбкой обратился к Софье Владиславовне Алексеев.

Та ничего не ответила.

— Пардон, сударыня, — звякнув шпорами с гвардейским шиком, прокартавил пристав.

— Что делать, — с вымученной усмешкой ответила ему графиня, по-прежнему не обращая внимания на чиновника, — я понимаю, долг службы, хотя, конечно, не очень приятно все-таки…

Наконец дверь за полицейскими захлопнулась, и прислуга вернулась в гостиную, где ее поджидала Золотая Ручка, сразу утратившая контроль над собой и отдавшая себя во власть нервной дрожи.

— Ох, и замучили меня черти окаянные. Всюду лезут, тычутся, ругаются, — жаловалась Таня.

— Что с ними поделаешь? Приказали искать — они и ищут. Поставь скорее самовар, я еще чаю не пила.

Когда горничная удалилась, графиня в изнеможении рухнула на диван. Она ломала руки. Она готова была обильно разрыдаться.

— Господи, надоело так жить! Пристрою детей — и за границу!

Одна забота не давала Софье Владиславовне покоя — деньги. Она решила перевести их за границу: часть — в Париж, а часть — в Берлин.

Осторожно, небольшими суммами, переправляла она свой капитал, беря каждый раз аккредитив на свое имя — графини Миола. Аккредитивы прятала в несгораемом шкафу Московского торгово-промышленного банка. Ключ от шкафа оставляла на хранение в кондитерской Сиу у продавщицы Прокофьевой. Все было тонко рассчитано. В случае обыска не смогли бы найти даже следа этих денег.

Однажды шла Софья Владиславовна по Кузнецкому мосту, неся в ридикюле очередную порцию капитала. И тут мимо нее на прекрасном рысаке проехал господин с окладистой бородой. Он оглянулся на нее, остановил кучера. Это не ускользнуло от внимания Софьи Владиславовны.

Она специально остановилась у витрины книжного магазина товарищества «Вольф», делая вид, что рассматривает обложки французских романов.

— Простите, мадам, — обратился к ней бородатый на прекрасном французском языке, — мне кажется, я имел счастье быть представленным вам в Париже.

— Возможно.

— Разрешите возобновить знакомство? Куда мы пойдем?

— Сейчас мне некогда. Завтра уезжаю. В квартире такой разгром. Я бы предпочла встретиться с вами… ну, хотя бы в театре.

— В таком случае, разрешите записать ваш адрес. Я пришлю билет.

Софья Владиславовна извлекла из золотого миниатюрного портсигара малюсенькую визитную карточку с адресом.

— Вы, наверное, меня помните. Моя фамилия — Морозофф, — добавил он, коверкая на французский манер свою фамилию.

— О, да, конечно. Вы были с одной красивой блондинкой.

— Это мимолетное знакомство. Я сопровождал ее из России в Париж к родителям, — несколько сконфузился Морозов.

Когда после посещения банка и модистки Софья Владиславовна вернулась домой, Таня вручила ей конверт с билетом в ложу Большого театра.

— Погоди, голубчик, — посмеивалась про себя Золотая Ручка, — доберусь я до тебя. Нет, мне замечательно везет.

И она призадумалась над туалетным вопросом.

— Сегодня надо быть пленительной, а потом… потом видно будет.

Час спустя вызванный с Петровки парикмахер принялся убирать роскошную шевелюру Софьи Владиславовны, сочетая аргентинскую прическу с рубиновыми аграфами. Придирчиво оглядев себя в зеркале, Софья Владиславовна осталась довольна.

— Не уйдешь, голубочек, — прошептала она.

В театре был громадный съезд. Давали «Евгения Онегина». Все ложи были переполнены самой избранной публикой. Оркестр великолепно сыграл увертюру. Петр Ильич Чайковский сидел в директорской ложе. Аргентинская прическа Софьи Владиславовны произвела фурор на весь театр.

Бинокли то и дело устремлялись в ее ложу. А когда она в сопровождении блестящего кавалера, сына миллионера Морозова, появилась во время антракта в фойе, произошла всеобщая сенсация. Бриллиантовое ожерелье, тонко соединенное с блестящим изумрудным кулоном, вызывало зависть московских модниц. Но более всего поражали драгоценные кружева экрю, которые так чудно выделялись на декольтированном фоне. Гибкая фигура грациозной графини, ее длинные глаза, изящная манера себя держать, — все это было предметом обсуждения многочисленных кавалеров.

Толковали вкривь и вкось о новой красавице, появившейся на горизонте Москвы.