Юлия Нелидова - Дело о сорока разбойниках

Да если бы такому гончару с детства дать в руки микроскоп, думал Иноземцев, взамен гончарного круга, то вышел бы из него такой же непревзойденный микробиолог, каким он стал гончаром. Иноземцев поклялся, что непременно постарается попасть в медресе и поглядеть, чему учат детей здешние учителя.

Возможно, кто-то бы и решил, что Иноземцев совсем нелюдимым сделался. Цивилизованный человек с привычным, обыденным мышлением ему был что кость в горле, а туземцы – вдруг по сердцу пришлись. Возможно, кто-то бы и сказал, мол, то лишь экзотика, которая и месяца не пройдет прискучит. Но так вышло, что сарты действительно Иноземцеву были приятней компании любого европейца.

Иноземец – всюду лишний, всеми гонимый, отверженный. Только здесь Иван Несторович вдруг ощутил себя в родном краю. Далеким предком его был перс, мальчиком которого вывез из Персии в Россию граф Бутурлин, дал имя новое, дал фамилию. Иноземцев – означало «некто явившийся с иных земель». Одним из внуков того иноземца и был именитый двоюродный дед Ивана Несторовича, основавший «Московскую медицинскую газету», портрет коего висел в мансардных комнатах над аптекой в Выборге.

Кто знал, что фамилия его станет клеймом на всю жизнь…

Вот так Иноземцев шагал в махаллю Кар-Ягды, занятый горячими, противоречивыми и даже в какой-то степени болезненными рассуждениями, ассоциациями и воспоминаниями. И чем больше становилась его ненависть к европейцам, с которыми он никак не мог найти общего языка, хоть прекрасно изъяснялся и по-русски, и по-французски, и по-немецки, тем больше он любил и даже уже обожал Туркестан. Оттого он был настроен весьма решительно, привнести много нового в противохолерные меры. А уж действия решительно настроенного Иноземцева всегда приносили недурные плоды, коли…

И вновь сознание пронзило, как стрелой, – а не последовала ли Ульянка вслед за ним сюда, в Туркестан? А не она ли держит тигра на привязи? Помнится, Бюловка-то совсем где-то рядом располагалась с границей Туркестанского генерал-губернаторства.

Внезапное воспоминание о девушке было подобно разразившему посреди ясного неба ледяному ливню. Иван Несторович остановился посреди пустынной, узкой – не набиралось и полсажени – улочки и понял, что заплутал.

Было пять часов утра. Местные жители возвращались из мечети в дома, приступали к своим утренним обязанностям. Поливали грунтовую дорогу и выметали пушистыми метлами налетевшую пыль. Извозчик отказался, быть может, в страхе заразиться, может, из-за боязни получить тумаков, везти доктора на ту сторону реки, а точнее, рукотворного канала, которому было восемь сотен веков, именуемого Анхор (не его ли рыл Фархад ради прекрасных глаз Ширин?) [18] Герои персидского этноса. .

Анхор делил Ташкент, как делил Самарканд Абрамовский бульвар, будто ножом на две половинки арбуз. С сартовской, туземной частью Ташкента, Иноземцеву еще предстояло познакомиться, она резко контрастировала с зеленым и ухоженным Новым городом. Все равно, что из Европы ступить в Азию, один шаг отделял одну часть света от другой, одна речная переправа. Вроде катил ты по широким правильным улицам, вывески проплывали за окном экипажа, гудели провода телеграфа, длинные пассажи радовали глаз. А тут снова ковры на стенах, низкие серопесчаные глинобитные домишки сбились группками – махаллями, камышовые циновки кое-где над головой, большое медресе на шумной переполненной площади, минарет, с высоты которого созывали на намаз, а в стародревние времена и преступников сбрасывали, и, конечно же, пестрый базар и множество лавок, мастерских и караван-сараев. Но было в ответвлениях улиц старого Шаша [19] Древнее название Ташкента. , в расположении строений нечто особенное, свой неповторимый рисунок. Не столь холмист, как Самарканд, не столь тесен, как Бухара, и не столь мал, как Мерв, но и не помпезен. Ташкент был воротами к Китаю, отсюда тюркские и монгольские воины уходили завоевывать мир, а русские мечтали превратить его в европейского образца столицу.

Иноземцев поднял голову, огляделся, вдруг осознав, что не знает, куда идти. Стал метаться по улочкам и тупичкам однолико серопесчаным, пока не возник перед ним, точно джинн из волшебной лампы, один из почтенных длиннобородых старичков в белой чалме и не отправил своего внука проводить доктора до амбулатории.

Прозорливый сарт ведь тотчас догадался, кем являлся Иноземцев, по его военной форме врача. Он приложил руку к груди, кланялся, что-то спешно затараторил. Хорошо слышал Иван Несторович среди невнятных слов, знакомое «урус табиб».

– Табиб, табиб, – закивал доктор, невольно расплывшись в улыбке, и в ответ тоже склонился в поклоне, почтительно прижав руку к груди. Пробормотал смущенно заученное «катта рахмат» и поспешил за юрким босоногим мальчишкой в тюбетейке набекрень.

Мужская туземная амбулатория, превращенная в холерную больницу, была сплошь переполнена. Что Иноземцева несколько успокоило – туземные пациенты не пренебрегали помощью русских докторов, хоть хозяин «Ташкентских номеров» рассказывал, как критически настроены религиозные фанатики, коих среди туземцев было немало. Он выражал крайнее сочувствие, что его постояльцу придется перебраться на холерный берег Анхора.

– Повремените, ваше благородие, если возможность имеется, – настоятельно советовал он. – Займитесь обустройством. Ведь квартиру военному врачу предоставить должны, не вечно же жить в номерах? Тем более у вашего благородия на руках назначение в военный госпиталь, а не в холерную больницу. Другой, поди, если б не крик поднял, то дождался соответствующей бумаги. Повремените, ваше благородие. Сарты в бешенстве и, боюсь, способны насадить на вилы всякого доктора, явившегося в их город.

Но на советы хозяина номеров Иноземцев лишь махнул рукой. Человек, на себе испытавший не одно ядовитейшее вещество, ежедневно дышавший спорами, аспергиллами, парами анилина, на ногах перенесший малярию, без карболовой кислоты неделю принимавший больных с лишаем, пендинкой и сифилисом, устрашится каких-то там вил? Иван Несторович пребывал в абсолютнейшем равнодушии и единым мускулом не выдал бы страха, даже перед походом на Чингисхана, даже если б шел на него один и без оружия! Тем более он наперед знал, что мнение европейцев о туземцах по большей части надуманное, знал, какой прием ему окажут гости сартской части Ташкента. В туземцах не было и толики враждебности, озлобленности и кровожадности, скорее присущих существам цивилизованным. К русским они по-прежнему относились как к гостям. А гость на Востоке всегда пребывал в большом почете.

Убежденность его была подтверждена героическим подвигом доктора Елены Николаевны Мандельштам, которая, невзирая на волнения в день бунта, села в свою коляску и через всю толпу возмущенных двинулась к Анхору, в махаллю Гиш-Мечеть, где располагалась амбулаторная больница для женщин и детей. И весь день принимала больных. Об этом Иноземцеву поведал Батыршин, когда подбирал слова утешения, чтобы сгладить чрезмерную строгость начальника госпиталя.