Юлия Нелидова - Дело о сорока разбойниках

– Зря, ви, касподин кароший, от чай горячий отказиваецес, – проговорил он как-то ближе к асхабадскому вокзалу, устал, видимо, на мучения доктора глядеть. – Сейчас на привоксальний чай-хоне будем, пробуйте глоток сделат, сразу облекчений наступит.

Но мечтал Иноземцев не о чае, а о простом русском квасе, о целом бочонке мечтал, ледяном. Лишь в беседе с попутчиком чуть позабылась всепоглощающая, лишающая разума жажда. А говорил сей почтенный сарт, родом из Ферганы, на русском, хоть и с мягким восточным акцентом, заставив доктора в удивлении брови вскинуть. Выяснилось, что с самого завоевания города Ташкента генералом Михаилом Григорьевичем Черняевым, он жил среди русских солдат, был до того местным табибом, бежал в Чимкент от преследования обозленных джигитов кокандского хана, а потом следовал за армией в качестве одного из лекарей и видел собственными глазами, как глава города преподнес генералу двенадцать золотых ключей от двенадцати ворот Ташкента. Ибо разглядел тот в приходе русских Аллаха провидение, а в них самих – свет спасения.

В Асхабаде – шумном, ярком, в совершенно европейского образца городе, утопающем в прохладных садах, омываемом множеством арыков – узких канавок, идущих вдоль всех улиц по обеим сторонам обочин, но с грунтовыми дорогами, – они расстались, было у сарта одно важное дело: в горах Копетдага расцвела календула, которая хорошо помогала лечить болезни глаз. А здесь все трахомой мучились из-за обилия песка.

– Да хранит вас бог от коварного Юлбарса, – сказал табиб на прощание.

Было уже не первым случаем, когда Иван Несторович имя этого разбойника слышал. Верно, таков здешний обычай, аллегорически сравнивать этого басмача с самим дьяволом. Может, слов иных подобрать не могут на русском, может, какая легенда имеется на сей счет.

На асхабадском вокзале в вагон доктора ввалились несколько текинцев в дорогих халатах и в лохматых шапках, опущенных по самые черные бороды, с оружием за поясами – сабли, пистолеты, кинжалы. Верно, из отряда туркменской конной милиции, а, может, и купцы какие, кто их знает, – тут все туземцы, несмотря на солнце, шапки носили и при оружии были. Стало Иноземцеву не по себе от близости представителей огненно-горской породы, от их громогласных голосов и жаркой жестикуляции. Но текинцы тоже недурно изъяснялись по-русски, веселыми оказались попутчиками. Заметив испуганный взгляд русского доктора, пожурили, мол, мы ведь не с тигром на привези в вагон вошли, чего краска с лица сошла, мил господин?

– Нет, ни один смельчак на всей свет белый, кроме Юлбарс, кто мог бы настоящий королевский тигр подчинить своей воли, – многозначительно подняв палец, молвил один из них, озарив черное пятно бороды белоснежной восточной, несколько кровожадной улыбкой от одного до другого края папахи.

Тут Иноземцева любопытство и разобрало, страх мгновенно улетучился, и он аж вперед подался.

– Уже который день в пути, от самого Узун-Ада слышу это имя. Кто это такой – ваш Юлбарс?

– Ваш! – вскипел второй, хватаясь за кинжал, заставив Иноземцева вздрогнуть. – Почему сразу наш? Никакой он не наш!

– Остерегайтесь его, – сказал третий, загадочно сверкнув глазами. – Ночами по пустыне и от вагона к вагону не ходите, если случится поезду стоянка сделать.

– Возите с собой кинжаль, – добавил четвертый. – Но не вздумайте оказивать сопротивление, если повстречать случиться Юлбарса. А сразу себя – чик, по горлю, чтоби не мучиться.

Иван Несторович сначала побледнел, всерьез испугавшись, отпрянул, в спинку скамьи вжался, уже успев представить чуть ли не воочию грозную физиономию туземного разбойника, потом нашел в себе силы улыбнуться – господа джигиты, верно, шутить изволят?

– Что ти, какой шютка? Аллах Акбар! Место здесь страшний, нехороший – самый жюткий в песках Каракуми. Барсакельмес называется, что означает – попадешь, не вернешься. С самих незапамятних времен били здесь роскошние сади, оазиси, реки да озери, и обитали здесь барсакельмесские пери, которые красоту эту волшебними чарами создали. Но только караван какой пройдет мимо, сади и озери солончаками сменялись. Бросались люди на вода, так чудесно блестевший на солнце, а это не вода, это – сол, бежали к деревьям и виноградным лозам, а это мираш. И умирали.

– От горя, – добавил четвертый, с не меньшим вниманием, чем доктор, слушавший рассказ товарища и с театральным драматизмом кивающий, поддакивая каждому произнесенному слову.

– А потом прах этих несчастних смешивалься с песком, и оттого песка здесь так много, – поспешил вставить последнее слово самый словоохотливый текинец, в котором явно угадывалась поэтическая натура. Или им просто доставало немало удовольствия фраппировать европейских путешественников сказками о каракумах и кызылкумах и внутренне потешаться, глядючи, как те лицом бледнели и как испуганно расширялись их глаза.

– А что Юлбарс? – спросил Иван Несторович.

– Юлбарс – бандит, но очень лёвкий.

– Потому что ему сама барсакельмесская пери пособляет.

– И тигра он смог приручить благодаря ее чарам.

– Да, не благодаря ее чарам, – отмахнулся четвертый. – Силач Юлбарс, выше меня, говорят, на три голови, тигра своего одной рукой за загривок, что котенка таскает.

– Не-ет, – возразил первый, – сила его – в его учености, родом он из персидских шейхов, син одного правителя – белая кость. Говорят, знает тисячу языков и прочел тисячу книг.

Это все, что удалось выяснить от почтенных джигитов, возвращавшихся из Асхабада в Артык. На прощание и они пожелали доктору хорониться подальше от мифичного Юлбарса, даже кинжал жаловали взамен на стетоскоп, уж очень он диковинным им показался. Правда, без особого желания самого Иноземцева, но делать было нечего – текинцы возражений бы не потерпели.

После шумного и грязного Мерва и чудесных садов Байрам-Али – прекрасного оазиса, принадлежащего некогда чарджуйскому хану, Ахалтекинский оазис заканчивался, и вновь начинались сплошные пески. Ветер поднимал их в воздух, и казалось, что стоит непроходимый туман. Пустыня меняла очертания на глазах, словно бескрайний океан, волнуясь. Глядишь, здесь возвышается песчаный холм с редкой рябью, а там низина, усеянная верблюжьей колючкой, наполовину в песке утопленной, а через четверть часа нет холма, нет колючек, а стоит на месте холма сухой саксаул с обнаженными корнями. Песок съедал железнодорожную платформу, видно было, как рельсы то исчезали под желтым покрывалом, то чуть выглядывали из него.

На скромной, маленькой станции без названия, без фонтана, без умирающего виноградника, но зато с буфетом, Иван Несторович имел несколько часов передышки от длительной тряски и оглушающего грохота колес – от Артыка до Мерва шли почти без остановок. Как ему велел здешний аксакал, отправился пить чай и, на счастье, повстречал у самовара русского – инженера, средних лет, в ермолке и восточном халате, мол, так удобней жару переносить. Даже объяснил почему. Этот халат здесь, в Туркестане, сказал он, как контейнер для хранения сжиженных газов, изобретенный недавно одним немцем, Вейнхольдом, он хранит температуру тела и не допускает перегревания. А чтобы организм не думал, что ему холодно, надобно горячий чай пить, он тотчас же все поры, что ставенки, раскрывает и дышит себе. Иноземцев был поражен мудростью здешних туземцев, которые, как ему казалось, лишь из страсти к роскошествам увешивали себя теплой одеждой. Ан нет, оказывается, имелся в этой странной для европейца привычке вот такой восточный секрет.