Кирилл Еськов - Показания гражданки Клио

Или вот еще:

Придворный Тайра-но Нобутоки, после того, как уже состарился, рассказывал, вспоминая старину:

«Однажды вечером монах в миру Саймедзи пригласил меня в гости.

— Сейчас, — ответил я посыльному, но, как нарочно, никак не мог отыскать свой халат-хитатарэ. Пока я копался, он снова пришел:

— Может быть, у вашей милости нет хитатарэ или еще чего? — спросил он. — Так сейчас ночь, и велено передать, чтобы вы одевались, как придется. Только поскорее!

В своем поношенном хитатарэ, который носил постоянно, я отправился в гости. Хозяин вышел ко мне с бутылкой сакэ и глиняными плошками в руках.

— Пить сакэ одному, — сказал он, — тоскливо и неинтересно, поэтому я и послал за вами. Только у меня нет закуски. В доме, наверное, все уже спят. Поищите, пожалуйста, сами на кухне: ведь должно найтись что-то подходящее.

Я засветил бумажный фонарик и принялся обшаривать все закоулки, пока на одной из кухонных полок не нашел горшок, в котором было немного мисо.

— Мне удалось найти вот что! — воскликнул я.

— О, этого вполне достаточно! — радостно воскликнул Саймедзи, после чего протянул мне вино, и мы с удовольствием выпили.

— В те времена это делалось так, — добавил при этом старик.»

Воистину так! А ведь «Записки от скуки» — это уже не легкомысленная эпоха Хэйан, это 14-й век, когда Япония, по всем расхожим представлениям, была уже наглухо застегнутой на все пуговицы безжизненного церемониала… Нет, право же, — прочтя такое, начинаешь несколько иначе воспринимать пелевинского господина Кавабату из торгового дома Тайра!

Короче говоря, хотя в означенных текстах и присутствуют, в должной пропорции, цветущая сакура, заснеженный бамбук и прочий «национальный колорит», речь в них идет о ценностях именно что общечеловеческих: «Ни с чем ни сравнимое наслаждение получаешь, когда в одиночестве, открыв при свете лампады книгу, приглашаешь в друзья людей из невидимого мира». Так что линия эта — на общечеловеческие ценности — берет начало отнюдь не с Акутагавы и Ясудзиро Одзу…

Или вот еще любопытное обстоятельство, особенно четко заметное при сравнении японской литературы с китайской; только для начала позвольте еще пару цитат из нежно любимых мною «Записок от скуки» (последние, больше не буду!):

У одного человека был «Сборник японских и китайских песен», переписанных якобы рукой Оно-но Тофу. Кто-то сказал владельцу:

— У меня, разумеется, нет никаких сомнений относительно вашей семейной реликвии, однако вот что странно: по времени не получается, чтобы Тофу мог переписать сборник, составленный Сидзе-дайнагоном, который жил после него.

— О, значит это действительно редчайшая вещь! — ответил тот и принялся беречь рукопись пуще прежнего.

Рассказывают, что отшельник Кумэ, узрев однажды белизну ног стирающей женщины, лишился магической силы. Действительно, когда кожа на руках и ногах чистая, формы их округлы, а тело красиво своей первозданной красотой, может, пожалуй, случиться и так.

Так вот, не мною замечено (тут можно сослаться, например, на Т. Григорьеву), что вся японская средневековая проза иронична в ничуть не меньшей степени, чем лирична. А вот в великой (кто ж спорит!) китайской литературе можно отыскать все, чего душа пожелает — кроме иронии (а тем более самоиронии). При этом я вовсе не утверждаю, что у китайцев вообще плохо по части чувства юмора — да упаси бог! Масса комедийных моментов, вполне себе смешных; а «Цзин-Пин-Мэй» — так это просто как бы не лучший плутовской роман всех времен и народов (тут небось кое-кто возмутится — мол, какой же он плутовской? Ну, а какой он тогда, по-вашему — авантюрный? эротический? детективный? — ах, «Всего понемножку»… Да нет, понятное дело — Настоящая Литература всем этим классификациям поддается с трудом…). Я только хочу сказать, что китайский автор, даже когда он шуткует, внутренне явно остается абсолютно серьезным; судя по всему, у них там, в Китае, «шутка — дело государственное» (как та музыка). Кстати, эту манеру «шутить по-китайски» очень удачно имитирует (или пародирует?) в своих романах небезызвестный Ван-Зайчик…

И еще одно. При всем многообразии жанров и направлений, демонстрируемых китайской литературой, в ней нет детектива; я имею в виду — детектива в строгом понимании (складывание головоломки: исходно ограниченный круг подозреваемых, у всех мотив, у всех возможность, etc.) Есть превосходные криминальные романы (к примеру, «Трое храбрых, пятеро справедливых» Ши Юй-куня), а вот чтобы создать на богатейшей китайской фактуре классический детектив, понадобился американский китаист Ван-Гулик (и подхвативший это знамя «голандско»-советский китаист Ван-Зайчик). Напомню, что в советской литературе за всю ее историю тоже не было создано ни единого детектива — при том, что были очень неплохие кримальные романы («Место встречи изменить нельзя») и шпионские романы («Момент истины», «Где ты был, Одиссей?»). Причина тут, похоже, единая: для настоящего детектива необходим герой-одиночка — вещь, равно немыслимая как в Китае, так и в СССР. А вот в японской литературе детектив есть! Да не просто есть: японская школа детектива, берущая начало от «Чудовища во мраке» — одна из авторитетнейших в мире (доведись мне лично формировать топ-двадцатку лучших детективщиков — так Сейте Мацумото вошел бы в нее без вопросов).

…Короче говоря — в Японии очень странная литература; «странная» чтоб не сказать «противоестественная для того социокультурного контекста, в коем она возникла». И если поэзия еще хоть как-то соотносится с исходной для нее китайской литературной традицией, то проза — это ва-аще! «Я не папина, я не мамина, я на улице росла, меня курица снесла»…

Однако и история Японии (будучи рассмотрена под соответствующим углом зрения) производит впечатление ничуть не менее странное, чем ее литература.

Мне не хотелось бы здесь надолго убредать в мир архетипов и эгрегоров, лазарчуковских «големов» и переслегинских «динамических сюжетов»: будучи сугубым рационалом, я чувствую себя среди всех этих «квазиживых информационных объектов, модифицирующих поведение людей» как-то неуютно. Но не мною, опять-таки, первым замечено, что история Японии (в сравнении с историями иных стран) необыкновенно сюжетна; в некотором смысле, она вся являет собою «динамический сюжет», более всего напоминающий рыцарский роман. Самое же любопытное, что множество сюжетных ходов этого романа кажутся впрямую списанными у Европы — причем не из «настоящей» истории, а из исторической беллетристики.

Впервые, пожалуй, это пришло мне в голову при знакомстве с историей христианского восстания в Симабара в 1638 году. «Христианское восстание» это, согласитесь, и само-то по себе звучит неслабо, однако дальше начинаются уже форменные чудеса. Шестнадцатилетний «юноша из хорошей семьи», командующий сорокатысячной крестьянской армией, и самураи, идущие в свой последний, безнадежный бой с правительственными войсками под хоруговью с португальской вышивкой «LLOVADO SEIA O SANCTISSIMO SACRAMENTO (Да славится наисвятейшее таинство!)» — такое ведь фиг выдумаешь, сочиняя «альтернативку» на японские темы…