Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

— Беранже!

Ее охватывает внезапный холод, обеими руками она прикрывает свою шею воротничком пеньюара. Он выглядит как призрак с того света, плывущий в сыром вечернем воздухе. Вдали молния ударяет в кривой контур какой-то горы. Предзнаменование? Обезумев, она покидает свой наблюдательный пункт, сбегает по ступенькам и бросается на поиски зеркала, чтобы слегка подправить свою прическу.

Внизу Беранже делает остановку во дворе, немного удивленный шумным появлением двух десятков прекрасных высокорослых девушек. Они окружают его и засыпают вопросами. В их голосах слышен английский акцент.

— Здравствуйте, месье.

— Вы прибыли из Парижа?

— Вы из «Опера»?

— Это вас ожидает наша госпожа, чтобы начать репетировать роль Геммы? [79] Эмма Кальве будет петь в роли Геммы в ноябре 1913 года в Ницце.

— Ну, ну, мадемуазели, следите чуточку за собой!

— Не беспокойте больше этого господина!

Оба голоса, которые кладут конец щебетанию дерзких девчонок, принадлежат мисс Эдне Хазельтин и Вильяметте Бойерс. Они являются артистками и певицами, в чьи обязанности входит следить за дисциплиной в этой труппе. Они помогают также Эмме во время занятий. Дива создала в замке Кабриер школу пения и лирической декламации, все воспитанницы которой являются американками. Она отобрала их во время одного из своих пребываний в США.

Когда Эмма появляется на пороге внутренней двери, ведущей в замок, со своими распущенными волосами, спадающими каскадом на ее бедра, одна из девушек, вся в веснушках и с озорным носиком, выходит к ней навстречу и приветствует ее поэмой Эдуара Ноэля:

— Мадемуазель Хиггинс, вы неисправимы, — вмешивается одна из ассистенток Эммы. — Что этот месье подумает о нашей школе?

Барышня краснеет, делает реверанс Эмме и посетителю, потом возвращается к своим одноклассницам.

— Что я об этом думаю! — говорит Беранже. — Самое что ни на есть лучшее.

И тогда он продолжает своим красивым низким голосом то, что девушка так хорошо начала:

— Браво! Браво!

Девушки принимаются аплодировать ему, потом разбегаются в разные стороны, гонимые прочь обеими мисс.

— Должна ли я тоже выразить тебе свои поздравления? — спрашивает Эмма раздраженным тоном у Беранже, когда все они исчезли внутри замка.

— Ну, Эмма, нет ничего плохого в том, чтобы воспевать твою красоту.

— Ты не изменился, — говорит она ему, беря его под руку.

— О, еще как!

— Нет, тот же огонь все еще горит в твоем взгляде.

— Нет, это огонь злокачественной лихорадки, которую я подцепил уже давно под землей. Не надо заблуждаться относительно моего взгляда… Я прибыл к тебе как друг.

— Тогда, друг мой, — улыбается она, — мы скажем моим американкам, что ты мой с неба свалившийся кузен, но они тотчас же почувствуют, что я говорю неправду. Они обладают не только талантом, умом и красотой, но также и чувствительностью, которая позже сделает из них актрис. Пойдем со мной, я покажу тебе Кабриер. Произошло много изменений с твоего последнего посещения. Когда это было?

— Я не помню уже: десять лет назад, а может быть, больше?

— А?..

Эмма делает усилие, чтобы улыбка появилась на ее губах, а сама продолжает копаться в себе самой, во мраке того прошлого, что почти стерлось из-за забвения. В ворохе воспоминаний выделяется с некоторой ясностью ее собственный образ, когда она держит в руке бенгальский огонь.

— Это правда, — выдыхает она, — уже очень давно. Но как бы то ни было, ты сейчас здесь. Пойдем же.

Она показывает ему большую столовую со сводчатым потолком, обставленную в стиле Людовика XIII, вместе со стоящей на сундуке странной но виду древней статуей святого Франциска, спальню в стиле Генриха IV, салон-галерею, малый салон, спальни «Жасмин», «Колибри» и «Кукушка», галерею большого салона и еще спальные комнаты, «Соловей», «Сирень» и «Орлы».

— Во всех этих спальных комнатах живут мои ученицы.

Беранже никак не комментирует увиденное, а вместо этого вытирает один или два раза свой лоб. Вся эта роскошь приводит его в ошеломление; если продать мебель и предметы искусства, то денег хватит на то, чтобы выкупить дом Бетани, на то, чтобы прожить до конца своих дней. Он смотрит на Эмму не без удовольствия и даже немного с желанием, которое читается в его глазах. Вот уже целая вечность, как он отказался от того, чтобы позволять себе держать ее руку чуть дольше, чем требуется. Однако он держит ее вот уже целых пять минут. Вдруг в тот момент, когда они возвращаются в столовую, на лестничной клетке раздаются голоса девушек, смех и внушения со стороны мисс.

— Осторожно, они идут сюда, — говорит Эмма, — пойдем наверх.

И она увлекает его еще выше в одну из темных угловых башен, которая встречает их ночным мраком. Беранже различает все менее и менее ясно границы тела Эммы, контуры ее лица, цвет ее волос. Он вдыхает только запах, аромат белых цветов.

— Куда ты ведешь меня?

— На небо, вот мы и пришли, — отвечает Она, толкая дверь.

Под самой крышей башни оборудовали крохотную спальню с одноместной кроватью, соломенным стулом и маленьким столиком. Не раздумывая, Эмма толкает его к кровати, потом хватает своими пальцами пуговицы рубашки и отрывает одну за другой, а затем дерзко просовывает руку под ткань. Ее ногти блуждают по его груди среди волосков, останавливаются под линией грудных мышц, царапают, пытаются вызвать в них содрогание.

— Прошу тебя, — говорит он, — не надо этого… Я пришел сюда не за этим… Я не хочу, чтобы страсти снова проснулись… Я болен.

Эмма делает шаг назад, раздосадованная, испытывая чувство неудовлетворенности.