Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

Пение прекратилось. Никто не шевелится. Ни одного звука, никаких аплодисментов, ни одного крика восхищения, даже ни одного вздоха после слез. Все присутствующие кажутся онемевшими и находящимися под впечатлением.

Эмма вся трепещет от удовольствия. Восхищение во взглядах возносит ее к небесам. Что может быть более важным в этом мире, чем признание ее таланта? В этот миг слушатели дают ей очень много, и она убеждена, что они оставляют в ней что-то от самих себя.

— Мои друзья, мои друзья, — восклицает она. — Возвращайтесь в Кабриер. Пусть принесут шампанского, это будет исключением, барышни. Сохраните его вкус в памяти, так как я не разрешу вам часто пить его.

— Почему? Это так вкусно, — вскрикивает одна из них.

— Оно должно входить в наш распорядок дня, — пытается переплюнуть ее другая.

— Вы нам всегда говорите, что это праздничный напиток.

— Злоупотребляйте праздниками, малышки, — отвечает с улыбкой Эмма, — и вам никогда не удастся исполнить грудным голосом настоящую ноту «фа». Что касается тебя, кузен, то я тебе разрешаю выпить коньяку.

Кузен Соньер пьет, весь в грусти, потом, когда все учащиеся возвращаются в свои комнаты, он пьет еще и еще, ощущая себя в одиночестве, не смотря на Эмму, которая продолжает обращаться к нему. Он хотел бы, чтобы она спела для него в последний раз, чтобы она была его Кармен, посвятила ему «Любовь — это вольная птица», но он не осмеливается попросить ее об этом. Тогда он наполняет свой стакан, опустошает его, наполняет его снова, чувствуя себя полностью оторванным от окружающего его мира. Это единственная вещь, которую он может делать, потому что ему не позволяют жить со своими воспоминаниями.

— Мой бедный Беранже, — говорит Эмма через некоторое время, — ты даже меня не слушаешь. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла? Тебе нужны деньги?

— Нет, мне больше ничего не нужно. Я подошел к концу своего пути. Мы больше не увидимся, Эмма, хотя мне это многого будет стоить. Завтра утром я снова отправлюсь в Ренн и там буду ждать конца. Я буду учиться презирать дворцы, владеть которыми я мечтал. Я буду учиться, сидя перед окном в своей башне, неподвижный, ничем не занятый, в ожидании, пока мое сердце разобьется.

— Гм… Что-то мне подсказывает, что ты изменишь свое мнение. Да, ты не останешься сидеть, подобно старику, который подстерегает свою смерть. В тебе все еще горит этот ужасный огонь, я чувствую его. Ты сдерживаешь его, но он пожирает тебя. Илья не ошибся, вступая в союз с тобой, он знал, что страсть Овна победит все и ты пойдешь до самого конца. И ты идешь до конца — без Сиона, без Дебюсси, без Оффэ, без Будэ, без Габсбургов.

Илья, покойный друг. Теперь они думают о нем, а его уже больше нет с ними. Оба вспоминают его неуверенную походку, постоянно находящиеся в движении глаза и необычайный голос, который открывал врата миров. Они встретятся с ним однажды. И это будет первой встречей в их новой жизни.

1914 год.

Эмма была права. С самого начала года в воздухе витали всевозможные высказывания. «Франция выполнит все свои обязательства», — заявил министр Вивиани, подразумевая войну; «Сейчас или никогда, надо покончить с сербами», — написал Вильгельм II. И многие другие еще попробовали играть со словами: Пуанкаре, фон Бетман-Хольвег, Николай И, Черчилль. Потом слова прозвучали и были подхвачены маршалами и генералами, которые начищали до блеска свои сапоги с самого начала века, в ожидании момента крупного выяснения отношений между сторонами: Монори, Френч, Франше, Фок, Лангл, Саррай, фон Клюк, фон Бюллов, фон Хаузен, фон Кронпринц — до того дня, 28 июня 1914 года, когда эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник австро-венгерского престола, был убит пулей в висок девятнадцатилетним лицеистом Гаврило Принсипом. После этого слов оказалось недостаточно, и немного времени спустя слово было предоставлено мортирам и пушкам.

Война. Это так далеко на севере. Здесь, под солнцем юга Франции, когда взгляд направляется в сторону фронта, никто не думает о смерти. Даже Беранже не думает о ней. Его воображение, кажется, остановилось на котелке в камине, на запасе дров, на стенном шкафу с провизией, на этажерках, на бочках, на собственном желудке. Как наполнить все это? И как сначала наполнить свой кошелек? Франк здесь, десять су там, килограмм винограда, фунт томатов, щепотка морковки, он продолжает считать и торговаться. Мари успешно помогает ему во всех его расчетах с крестьянами. Трусливый и ничем не занятый, он слоняется по своему имению, преследуемый воспоминаниями, опасаясь чужаков, шумов, ветра, облаков, своей собственной тени. С самого объявления войны, 3 августа 1914 года, деревня словно заснула. Многие семьи видели, как уходят их отцы и сыновья, и повсюду, где не хватает мужчин, женщины, старики и дети стали молчаливыми. Чем больше месяцев проходит, тем больше они начинают спрашивать себя, вернутся ли их близкие, не будут ли они погребены в своих окопах. Со временем люди начинают предчувствовать недоброе и снова принимаются молиться с удвоенным рвением. А Беранже проходит мимо их окон, тоже молчаливый. Они взывают к нему всей силой своих мыслей.

«Идемте с нами, отец наш… Идемте, чтобы спасти наших мужей и сыновей».

А он продолжает свой путь, неспособный помочь и полный грусти. Он догадывается, что они притаились за оконными рамами, вместе со своими четками, освященными медальонами, картинками с изображениями святых и крестами, но он не может пойти к ним. Как сможет он помочь им просить милости у Господа, если уже больше не является их священником? Сколько раз в день они крутятся вокруг него с почтением, с надеждой, что он их благословит? Он предпочитает не думать об этом и остается в своей ночи, но ночь его не так счастлива, как в «Песне души»: «В эту счастливую ночь я держался тайно, никто меня не видел, и я ничего не замечал, чтобы направить себя, кроме света, который горел в моем сердце». Его ночь является испытанием, неизбежностью, против которой он не может бороться.

И в конце лета он встречает Закари. Крестьянин только что наколол дров. Капли пота оставили светлые бороздки в слое грязи на его щеках, и он все еще держит топор в своих опущенных вниз огромных руках.

— Здравствуйте, отец мой. Ну, так вы навестите нас перед началом уборки урожая картофеля?

— Да, мой славный Закари.

— Вы благословите наш тяжкий труд? — спрашивает еще Закари. В его голосе слышится нотка мольбы.

Хотя в самой глубине своей души он уже знает ответ; ответ, от которого у него холод бежит по спине.

— Сколько раз я должен говорить тебе? Мое благословение не смогло бы удержать руку Дьявола, чтобы она не причинила вреда вашему урожаю. У меня больше на это нет полномочий.