Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

Беранже улыбается своему другу. Аббат Газел, кюре из Флура, всегда выступал в его защиту. Он добрый, откровенный, лояльный и каждый раз во время своих визитов дает немного денег Мари… Но он не знает правды.

— Это как раз та единственная вещь, которую епископ не сделает, — отвечает ему Беранже, — и мои друзья должны принять это и смириться.

— Действуй! Действуй! Черпай свои силы в своей вере! Ты не один, есть еще Бог. Поклоняйся Ему с чистым сердцем и чистой душой, почитай Его творения, отслужи Ему благодарственный молебен, угодный воле Его, которая является единственной полной формой добра, и ты снова станешь самим собой. И если это тебе покажется слишком дерзким, трудным, обратись к Богоматери.

— Черт возьми! Что вы так все печетесь о том, чтобы мне было хорошо, я не заслуживаю этого. Вера, я ее потерял, Газел… Потерял, ты понимаешь? Улетучилась! Стерлась! Растворилась! Больше ничего не осталось в моем уставшем теле. Остались только мой живот, мои внутренности, весь этот механизм, который нужно кормить. Да, вот моя миссия, моя единственная забота: накормить себя, найти денег, чтобы прожить несколько дней и начать снова и снова.

— Ну, так тебе самое время отправиться в Лурд и начать продавать там раненным на фронте медальоны с изображением Богородицы. Многие из нас так поступают в эти трудные времена. Может быть, ты сможешь таким образом приблизиться к Святому Духу.

— Я поразмышляю над этим.

Беранже поразмышлял, но никуда не поехал…

Он продолжает питаться повседневным подаянием по всей округе, продавать изящные вещицы, книги, предметы мебели. Поехать в Лурд? Зачем? Говорят, что город стал одной гигантской больницей и там вдыхаешь запах смерти. Он не желает ехать, чтобы увидеть смерть. Настоящую, непоправимую, окончательную. Ту, которая отправляет людские существа или на вечные муки, или на вечный покой. Он не хочет смотреть в лицо умирающим, он их слишком много видел за свою жизнь священника, этих мертвенно-бледных лиц, охваченных паническим страхом. Слишком много…

— У нас больше нет растительного масла.

Голос Мари прозвучал, как удар гонга в его черепе, полном тревожных мыслей. Беранже принимается в сотый раз разглядывать полки в поисках полной бутылки.

— Ты слышал, что я тебе только что сказала? — бурчит Мари.

Никакого ответа. Взгляд Беранже продолжает блуждать. Пустые коробки. Пустые корзины. Пустые мешки. Кроме мешков с картофелем.

— Мы даже не можем приготовить омлет, — продолжает Мари. — Яиц тоже больше нет. Остается только суп, — добавляет она отчаявшимся тоном. — Но я могу продать свои драгоценности.

— Нет!

Картофелины, которые она сложила маленькой кучкой посреди стола, разлетаются в разные стороны от обрушившегося на стол сильного удара руки Беранже.

— Мы когда-нибудь придем к этому.

— Никогда!

Мари снова принимается за очистку картофеля, опуская свои плечи. Вновь тишина. Эта отвратительная тишина и нищета, которая наполняет печалью весь дом.

Вскоре запах лука погружает их еще чуточку глубже в отчаяние. Один и тот же запах каждый день на протяжении месяцев. Такой стойкий, что он окончательно пропитал стены, их одежду, их волосы, их кожу. Запах бедности.

В полдень Беранже тихо проглатывает суп, в котором плавают кусочки наломанного им хлеба. Густая дымящаяся жидкость больше не имеет вкуса во рту. Он проглатывает и молчит, даже скупясь на действия. Несмотря на его кажущуюся дряблость, его принципиальный отказ, бурно кипящие мысли продолжают свое ночное путешествие через мрак прошлого к темноте будущего.

Позднее он пьет прокисшее вино в саду вместе с пастухами, живущими в горах, которые рассказывают истории о живых мертвецах, о пугалах, о Папаронье [82] Paparaunha, Папаронья является монахом-привидением, который питается людьми. . Такие же одиночки, как и он сам. Он похож на них, но они видят в нем только умного и доброго мужчину, который снова хочет стать их кюре.

— За ваше здоровье, отец мой.

— И за ваше!

— За мадемуазель Мари.

Мари сидит насупившись. Она не любит компанию пастухов. Она ворчит, что Беранже следовало бы их прогнать или воспользоваться их присутствием, чтобы заполучить барашка. Она проходит среди них, следя глазами за их руками, потому что боится, что они начертят дурные знаки на камнях. Эти люди немножко колдуны. Она притворно громко смеется над их шутками, широко раздвигая свои челюсти. Смех у Беранже также фальшивый. Когда его рот раскрывается, чтобы показать во всем их блеске и угрожающем зверином оскале два ряда ненормально здоровых и крупных зубов, так это только для того, чтобы издать язвительный смешок.

Все сплошная фальшь. Их жизнь — это обман. Мари осознает это с каждым днем все чуточку больше. Беранже играет не свойственную ему роль. Дикарь, окруживший себя дикарями, он пытается скрыться от любопытных глаз, замыкаясь в своей тайне. Преследуемый и загнанный в угол на вершине холма, он увязает все больше и больше, ожидая, может быть, прихода своих затаившихся врагов.

«Это не может так дальше продолжаться, — говорит себе Мари. — Господи, сделай что-нибудь, чтобы вывести его из такого состояния».

Приходит вечер. Наступает ночь. Пастухи возвращаются к себе. Беранже и Мари ужинают в молчании, смотря, как умирает огонь в камине. Проходят часы. Беранже засыпает на стуле, положив голову на стол и обхватив ее руками. Мари, измученная, падает в свою кровать, скрипя зубами от ярости и отчаяния. Она снова призывает на помощь Бога.

Вдруг сразу после того, как стенные часы пробили двенадцать ударов полночи, она слышит, как открывается дверь кухни, потом раздаются тихие голоса и шепот нескольких человек, затем она слышит стук закрывающегося сундука и затем голос Беранже.

— Мари!

— Да, — говорит она, показываясь на пороге своей комнатенки.

Перед настежь открытой дверью стоят двое мужчин, которых она не знает, несомненно, крестьян. На них одежда из запачканного бархата и береты.

— Будэ умирает. Я отправляюсь в Акс. Скорей принеси священное масло, достань мои одеяния для церемоний и положи их в большую дорожную сумку вместе с молитвенником.

Мари озадачена: Будэ собирается умирать! Вещь, которая кажется ей необъяснимой, но эта новость успокаивает ее. Она видит в этом перст Божий.

— Мари?

— Я иду уже! Я иду, — отвечает она, отправляясь бегом исполнять приказания Беранже.

Как только весь необходимый багаж собран, Беранже занимает место на двухколесной телеге посетителей, и она исчезает в ночи. Мари остается стоять на пороге дома, испытывая при этом некое притупление всех чувств и одновременно блаженное состояние, которые парализуют работу ее мозга. Потом она направляется в церковь, бросается к подножию креста и с силой вырывает молитвы из своей груди, наполненной надеждой, которая все увеличивается в размерах и готова уже задушить ее.