Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

— Но…

— Обещай это мне, иначе ты проклянешь себя и проклянешь нас всех.

— Я обещаю это тебе.

— На кресте?

— На кресте.

— Тогда запоминай хорошо то, что я буду тебе говорить…

30 марта 1915 года.

Все закончилось. Настенные часы остановлены. Кусок черного крепа повешен на балку. Какой-то мужчина забрался на крышу и снял одну черепичину для того, чтобы душа Будэ могла улететь. Плакальщицы разливают ручьями свои слезы и наполняют воздух криками.

Беранже чувствует, как плывет в потоке всех этих приготовлений к похоронам. Никто больше не обращает на него внимания. Примостившись в тени, он неопределенно наблюдает за этой вековой и немного гнусной суетой. Если бы у него в голове не было этой тайны, ему бы больно было смотреть на эти реально происходящие события.

После того как он услышал откровения, он исповедовал его, потом присутствовал возле умирающего, читая молитвы, предназначенные для впавших в агонию, вместе с женщинами, вернувшимися в комнату. Когда Будэ умер, на смену им пришли другие. Более опытные, они вымыли и одели тело. Теперь Будэ покоится на кровати в своих одеждах священника, с четками в руках, золотым крестом на сердце и молитвенником в ногах. Единственный источник света в комнате с закрытыми ставнями — свеча, которую ставят на Сретение, — отбрасывает на его восковое лицо бледный луч, в котором иногда отражаются капли святой воды. В течение долгого времени тени в трауре появляются у его изголовья, потом тонут во мраке, теснимые другими, в то время как их дрожащие руки хватаются за ветвь лаврового дерева, опущенную в святую воду, чтобы окроплять покойника.

Проходят два часа. Запах умершего смешивается с запахами дыхания людей, с затхлостью, с душком пота, выделяемого телами, скопившимися в ограниченном пространстве. А народу все прибывает! Все население Акса толпится в доме семейства Будэ с того момента, как широко раскрытая дверь приглашает их прийти и проститься в последний раз с покойным.

И так как на него смотрят немного странно — он остается чужаком в их глазах, — Беранже чувствует себя вынужденным уйти. Оставляя заботу о похоронах сельскому кюре, он выбирается наружу из душного дома, покидает Акс и бредет вдоль берега Од. Там, встав на колени, он берет свой серебряный крест в руки и сильно обхватывает его вертикальную перекладину, держа его перед собой в качестве щита.

«Этот знак принесет тебе победу».

Будэ рассказал ему о существовании врат, о существовании силы, о существовании того зла, которое он не сможет повергнуть оземь без помощи Бога.

«Ты должен снова связать себя с Богом».

Он долго молится. Как машина. Он знает, что за несколько часов ему не удастся справиться со всей той инертностью, что накопилась в нем. Однако все свершится. Когда Беранже будет готов, он отправится к подножию холма.

Октябрь 1915 года, Лурд.

Это город, который берут приступом, окружают, наводняют, словно огромный вокзал на краю света во время разгрома. Тысячи человек поют там гимны во славу небес, сотни повозок и лошадей перегораживают улицы, из поездов выгружаются целые полки медсестер и раненых, священников и калек, верующих и слепых.

Беранже покидает свое купе и следует за толпой приехавших вместе с ним людей. Идя по свежему воздуху, он снова ощущает окружающую его жизнь, но быстро приходит в разочарование. Зажатый в толпе паломников, он топчется на месте, ступает ногами по листкам грязной жирной бумаги, которые перекатываются по земле, смешавшись с бинтами и с остатками еды. Окруженный массой людей, он чувствует, как она несет его в сторону выхода с вокзала.

На улице собралась целая дивизия. Солдаты, по большей части с ампутированными конечностями и ослепшие после газа, который немцы применили при наступлении, ждут, пока их перенесут на носилках. Это огромное море цвета хаки, серое и голубое, испещренное белыми полосами, полное стонов, призывов и молитв. Беранже чувствует, как у него пересохло в горле от всего этого. Он прибыл сюда, чтобы продавать медальоны раненым, но у него их никогда не окажется в достаточном количестве, как и мужества, чтобы их продавать, по крайней мере, до тех пор, пока он не свяжет себя вновь с Богом. Его терзают сомнения…

«Господи, сжалься надо мной», — думает он, поднимая глаза к небу, слишком голубому и прозрачному, которое простирается над крышами из черепицы и горами.

Он больше не двигается, прочно застряв в этом болоте, которое повинуется звуку таинственных колокольчиков, звенящих вдали. Руки, обожженные пламенем, и сочащиеся культи протягиваются к нему.

— Благословите меня, отец мой.

— Помолитесь за меня, отец мой.

— Я хочу видеть… Здесь есть священник? Где он?

— Ради Бога!

Со слезами на глазах Беранже испытывает стыд, страх, бессильную ярость, скорбь. Его парализовало перед этими половинками людей, которые ожидают от него утешения и чуда.

— Не оставляйте нас, отец мой.

— Я вас не покидаю, дети мои, — говорит он надтреснутым от волнения голосом, кладя свою руку на лоб солдата, у которого больше нет ног.

Впав внезапно в исступление, он принимается раздавать благословения, заверения, что все будет хорошо, цитирует Евангелие. Он испытывает в одно и то же время ощущение падения во что-то ужасное и возвышение своей души. Подобно святому, он переходит от одной группы людей к другой. Безумная вера растет в нем, охватывает его сердце и уносит всю нерешительность. Совершенно потерянный, с безумным взглядом, он пересекает площадь, предоставленную раненым, его уносит поток инвалидов, яростно ковыляющих на своих костылях к святыне. И в изнеможении, так как он чувствует, что его энтузиазм рассыпается в порошок, Беранже принимается молиться громким голосом посреди этого стада заблудших животных с трогающими за душу голосами. С каждой секундой, охваченный пением и видением этих страдающих людей, он снова открывает себя Богу.

— Где мы? — спрашивает, заикаясь, один из слепых.

— Уже почти пришли, почти пришли, малыш, — отвечает какая-то женщина и тянет его вперед за ремень.

— Пещера, мама, пещера, это она? Мама, ты думаешь, что я там снова смогу видеть?

— Все будет хорошо, не терзай себя. Не правда ли, что все будет хорошо, отец мой?

И она хватает за руку Беранже, вымаливая у него согласие. Застигнутый врасплох, он чувствует, как его резко вернули на землю, и начинает снова сомневаться. Он вкладывает в ответ на слова «все будет хорошо» всю тяжесть правды, так как он не верит в данный момент в то, что юноша снова обретет зрение и сможет взглянуть на этот мир:

— Послушай, что сказал Иов, дочь моя: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!» Пусть душа твоего сына томится в ожидании Бога, и он снова узрит.