Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

— А Богоматерь, отец мой, говорят, что она творит чудеса!

— Если чуду будет угодно произойти, то все вернутся назад отсюда исцеленными.

Говоря это, он показывает на сотни калек вокруг них. Комок страха поднимается в его горле; и он читает в глазах женщины видимое беспокойство, страстное ожидание чуда в ответ на все те молитвы, которые она, должно быть, посвящала и днем и ночью Богоматери.

— Да исполнится ваше желание, — говорит юноша, пытаясь прикоснуться к сутане Беранже.

Соньер замечает награду, которую он носит на лацкане своей гимнастерки.

— Он заработал ее на Западном фронте, — гордо говорит его мать, которая проследила за взглядом священника.

— Замолчи, мама! Они мне ее дали, эти мерзавцы из командования. Они хотят, чтобы совесть у них осталась чистой. Да, отец мой; они раздают медали, как некоторые среди вас раздают индульгенции. Они душат наши жалобы и свои угрызения под дождем наград даже тогда, когда ты не сделал ни единого выстрела из своего оружия.

— Анри! — гневно возмущается его мать.

— Мама, я прошу тебя, позволь мне говорить. Я даже не сидел в окопах, я находился в арьергарде, моя рота была в запасе. Мы видели, как другие начали падать, когда боши пустили газ. Среди них были и те, кому удавалось бежать, но, надышавшись этими мерзкими желтыми испарениями, они подыхали у нас на руках в течение нескольких минут. Эта подлая война! У меня еще сохранились в памяти их почерневшие лица, и я вижу кровь, которой они харкали. Мне тогда следовало бежать, уйти оттуда подальше, но там были эти проклятые офицеры, которые приказывали нам контратаковать и угрожали нам расстрелом в случае неисполнения приказа. Тогда мы все повылезали из своих дыр и побежали по направлению к газам, которые начали расползаться вокруг. Вечером те, кого еще не скосили пулеметы, ослепли. И я был среди них, пытаясь найти свой путь, трогая на ощупь колючую проволоку, грязь и трупы. Вот история героя, отец мой.

— Мой малыш, мой малыш, успокойся, — говорит мать, целуя его, нежно прикасаясь к повязке, маскирующей мертвый взгляд своего сына.

Беранже чувствует, что волнение берет над ним верх. Он удерживается от слов из страха, что нотки в голосе выдадут его смятение или из глаз польются слезы, хотя аббат принял решение не допустить их появления до тех пор, пока он будет находиться среди всех этих безнадежных калек. Он не имеет на это права, так как они ждут от него, как и от всех представителей Церкви, уверенности, силы, поддержки, встречи с Богом через сострадание. Тогда он удаляется от этой пары и бежит в самый центр боли.

Толпа, без конца увеличивающаяся в размерах, приливает волнами, которые ударяются о края большой эспланады перед гротом. Поверх потоков людских голов дети, взобравшиеся на плечи своих родителей, широко раскрывают глаза при виде статуи Богоматери, стоящей в белом одеянии и с короной на голове, воплощающей непорочное зачатие, и смотрящей на это море с высоты своей ниши, выдолбленной в скале. Беранже замечает ее в свою очередь. Это удивительная статуя, излучающая свое сияние в данный момент над Лурдом.

Все поднимают к ней свои кресты, четки, руки и молят ее. Иногда они приобщают к мольбам имена своих почитаемых святых или имена тех, кого любят. Они отказываются от грехов, перестают думать, оставляя целину в своем мозгу. Как можно быстрей они читают молитвы, боясь, что у них снова появятся дурные мысли.

Беранже молится вместе с ними, но всевозможные побочные чувства занимают его. Он думает об откровениях Будэ, о Ковчеге, о человеке с волчьей головой, о Мари, об Эмме, об Илье… Однако он прибыл сюда, чтобы снова связать себя с Богом, с Богоматерью. Он хочет этого, он желает причаститься, принять частичку тела Христа в полном спокойствии, так как ему кажется, что это излечит его.

Да придут небеса ему на помощь. Пусть никогда больше муки неуверенности не заставляли вздыматься его грудь. Он падает на колени, ударяет себя в грудь против сердца и ждет.

Он ждет день за днем. В каждом слове и в каждом своем действии одновременно. В молитве, в посте, в обращении к Богу, стоя, сидя, на коленях, лежа на полу со скрещенными руками. Это вошло уже в привычку. Раненые являются частью окружающего его мира. Беранже облегчает их страдания; и раз уж они его просят об этом, он им продает, немного неохотно, освященные медальоны с изображением Богоматери. Те деньги, что ему удается за них выручить, он должен привезти Мари, которая ждет его в деревне, загнанная в нищету по его вине.

На десятый день, когда Беранже бродит между носилками и ощущает, как его охватывает жалость при виде этих жалких лиц и тел, выброшенных на свалку человечества, он замечает странное поведение одного мужчины, которого заметил еще накануне. Этот мужчина двигается вперед, когда он двигается вперед, останавливается, когда он сам останавливается, меняет направление движения, когда он сам возвращается назад. Это невысокий южанин с усами в турецком стиле, одетый в неброский костюм и с котелком на голове, у него немного длинные волосы со стороны шеи, а губы такие красные, словно свежая говядина.

«Он преследует меня, это точно, — говорит себе Беранже, покидая эспланаду, чтобы направиться к базилике. — Я сейчас быстренько узнаю, в чем тут дело».

Беранже ускоряет свой шаг, протискивается между тремя цепочками сестер и исчезает внутри здания вместе с группой каталонских священников. Удивленный и обеспокоенный, коротышка перешагивает через носилки, расталкивает сестер и устремляется вслед за Беранже. Он проникает в базилику, начинает работать своими локтями, приподнимается на цыпочки, чтобы заметить крупную фигуру кюре из Ренна. Напрасно. Кюре исчез, подхваченный верующими, которые устремляются потоком в глубину храма. Он ударяет себя по бедру и шепчет непристойность, возвращаясь назад. И именно в этот момент он чувствует, как его тянут за плечи.

— Да что за Дьявол!

— Никакого Дьявола здесь нет! — говорит Соньер, закрывая ему рот рукой, в то время как другой рукой он запирает его в исповедальне.

— Ты следил за мной, а?

— Нет, — бормочет мужчина сквозь слегка ослабленные пальцы Беранже.

— Ты следил за мной, говорю тебе, — повторяет Беранже, слишком крепко сжимая его плечо.

— Это неправда. Я вас не знаю. Я болен. Я приехал сюда, чтобы исцелиться.

Беранже пытается найти на его лице следы какой-либо ужасной болезни: стигматы, бубоны, волдыри. Он не видит ничего другого, кроме двух полных щек, круглого носа, надушенных усов и двух сузившихся глаз, ставших двумя непроницаемыми для взора щелями. Глаз лжеца.

— Ты лжешь, голубчик, и я тебя сейчас убью.

— На…

Рука Беранже снова сильно зажимает его рот и душит слово «помощь!»