Евгений Коршунов - Чернее ночи

Он опять склонился над папкой с донесением бейрутской резидентуры и принялся перечитывать его скрупулезно, тщательно, словно стараясь вычитать что-то между строк. Так... так... оказал вооруженное сопротивление... убиты...

Профессор всегда жалел своих погибших сотрудников. Вот и теперь — нет больше в живых Фелиции, вместе с нею погиб Саша.

Он тяжело вздохнул: а ведь какие способные были агенты! Вот только молодость с присущей ей самоуверенностью! Недооценили противника, ринулись напролом, как герои американских фильмов. А это ведь только в фильмах герои не гибнут!

Он осторожно закрыл лежащую перед ним папку — работать сейчас он не мог, надо было собраться, прийти в себя...

...Я открыл глаза и не сразу сообразил, где я. Надо мною плыл высокий голубой потолок, с которого свисала на бронзовой цепи хрустальная, под старину, люстра, а я лежал на просторной кровати, к спинке которой была прикреплена металлическая стойка капельницы. Пластиковая трубочка тянулась от капельницы к кисти моей левой руки и скрывалась под широким пластырем, фиксирующим толстую иглу, введенную мне в кровеносные сосуды на тыльной стороне ладони. Левое плечо ныло, придавленное тупой, тяжелой болью, и было плотно и надежно перебинтовано.

И попытался привстать, но сразу почувствовал, что но могу — широкие эластичные ремни фиксировали мое тело.

Тогда, с трудом приподняв голову, я оглядел помещение, в котором находился.

Стены больничной палаты были окрашены в приятный голубовато-бирюзовый цвет. Широкое окно выходило в сад, и за стеклами гигантский старик фикус покачивал глянцевитыми упругими ладошками листьев.

Рядом с моей кроватью, справа, стоял металлический медицинский столик с небольшим пультом, украшенным разноцветными кнопками — вызов санитарки, сестры, врача, просьба принести воды, еды и т. д.

Надписи под кнопками были на арабском, английском и французском языках.

Я собрался было уже нажать одну из кнопок, чтобы вызвать кого-нибудь, кто объяснил бы мне. что со мною произошло и как я оказался в больничной палате, как высокая стеклянная дверь в дальнем углу ее отворилась и вошли двое: один — в белом халате и белой шапочке, со стетоскопом, свисающим с шеи на грудь, явно — врач, другой — плотный, широкоплечий, в коричневой куртке, не застегивающейся на большом, похожем на шар животе, наш консул Михаил Иванович, или Миша, как он требовал, чтобы его называли по-свойски, запросто.

— Жив? — прямо с порога пробасил Михаил Иванович, и широкие толстые щеки его радостно расплылись. — Очухался!

Отстранив со своего пути тщедушного, аккуратного доктора, он устремился к моей кровати, и паркетины под тяжестью его слоновьих шагов жалобно поскрипывали.

— Привет, герой! — пробасил консул радостно, по в глазах его я увидел затаенную напряженность. — Как самочувствие?

— Как я сюда попал? — я попытался поймать его взгляд, по консул уже повернулся к доктору и заговорил с мим по-французски:

— Что скажете о нашем пациенте, месье Хаким?

— Для человека, из плеча которого извлекли три пули, он держится просто молодцом! — последовал осторожный ответ.

— Он у вас уже два дня. Как вы считаете, когда мы сможем забрать его?.. Только, ради бога, не думайте, что у нас есть к вам какие-то претензии. Как говорит наш посольский врач, вы сотворили хирургическое чудо. Такие серьезные ранения... потеря крови... У вас золотые руки!

— Не стоит благодарности, — скромно улыбнулся доктор. — Я сделал только то, что должен был сделать. И насчет золотых рук слишком сильно сказано. Просто за полтора десятка лет гражданской войны у нас, ливанских хирургов, к сожалению, слишком много практики в области военно-полевой медицины. — Он вежливо поклонился консулу и продолжал: — Благодарите лучше хозяина дома, у которого снимает квартиру ваш соотечественник. Это устаз Аднан проснулся от выстрелов и среди ночи привез его к нам в госпиталь. Здесь же, как вы можете догадываться, хирургическая бригада всегда готова к приему жертв нашей... ситуации...

Последнее слово он произнес с горькой иронией.

— Да, месье Аднан уже предъявил нам счет за залитую кровыо обшивку своей машины. И за испорченный кровью палас перед дверью на лестничной клетке, — фыркнул консул.

Доктор в ответ только развел руками, мол, что поделаешь.

— Вы, конечно же, хотите отправить раненого подальше от опасности в вашу страну, — продолжал он. — Что ж, это понятно — ведь под обстрелы попадают и наши госпитали. Тут уж все в руках Аллаха!

Доктор поднял взгляд к голубому потолку, словно над ним было само небо.

— Вот это нас как раз и беспокоит, — поспешил согласиться с ним консул. — Следующий самолет Аэрофлота прибудет в Бейрут через два дня. Если, конечно, позволит... ситуация... И мы бы хотели...

— Если к завтрашнему вечеру состояние раненого не ухудшится, — доктор помедлил, словно не решаясь принимать окончательное решение. — Пожалуй... вы сможете эвакуировать ого на родину.

Они говорили обо мне так, как будто меня здесь не было, и лишь доктор изредка бросал на меня быстрые взгляды.

— А что об этом думает месье Николаев? — обратился он наконец ко мне. — Как вы себя чувствуете?

И, не дожидаясь ответа, взял прикрепленную к спинке кровати картонку с листком бумаги, на который дежурная медсестра три раза в день заносила данные о моем состоянии — температура, давление, пульс...

— Пока у вас все идет довольно хорошо, — таков был его вывод. Он хотел было сказать что-то еще, но в этот момент из черной пластмассовой коробочки, торчащей из нагрудного кармана его халата, раздались тревожные звуки зуммера.

— Прошу прощения, меня срочно вызывают в операционную!

И, постаравшись изобразить на своем обеспокоенном лице вежливую улыбку, он поспешил к выходу. Теперь мы с консулом были одни.

— Ну и натворил ты дел, братец, — сурово обернулся он ко мне. — Аднан говорит, что там у вас происходило настоящее сражение. Отвез тебя среди ночи в госпиталь и сразу к нам, в посольство. Там, говорит, вашего русского, кажется, убили, но, похоже, что и он кого-то успел подстрелить. Так что случилось все-таки?

— Это что? Допрос? — возмутился я взятым им тоном.

— Не допрос, а дружеский расспрос, — смягчился он. — Снятие показаний будет уже в Москве. А пока я, как консул, как представитель нашего государства, должен узнать у тебя, что все-таки произошло вчерашней ночью? Или ты не признаешь за мною это право?

— Почему же? Это твоя работа, — согласился с ним я.

— Ну, ладно, не обижайся, — примирительно продолжал он. — Представляешь, какой у нас в посольстве переполох? Не знаем, что и думать. То ли это начало террористических актов против наших граждан в Ливане, то ли просто бандитское нападение грабителей. Согласись, что это разные вещи, и реагировать на них надо по-разному. Ты-то что-нибудь по этому поводу сказать можешь?