Валентин Лавров - На дыбе. Русский исторический детектив

И снова — без ответа. Высокий надавил плечом, крючок изнутри отскочил. Конвоир увидал забавную картину: окно открыто, лейтенант, таращивший глаза, обрывком кожаных вожжей привязан к кровати, рот заткнут кляпом.

Капитан Богатырёв бежал.

Началась паника.

Все пикеты и караулы были предупреждены о побеге. На улицах Петербурга и дорогах осматривали каждую повозку, приглядывались к каждому пешеходу: не тот ли преступник капитан, что бежал?

Трижды был допрошен несчастный конвойный лейтенант и посажен на гауптвахту:

— До сурового суда!

Матушка Государыня гневалась. Миних, до русских людей жестокий, нагло выговаривал Императрице:

— При вашем покойном муже все как шелковые ходили, потому что три шкуры с виновных спускал. А вы, Государыня, добротой своей нацию русскую ослабляете. Я бы, по доброму обычаю старины, сего преступного Богатырёва колесовал или — ещё лучше — на костре сжег.

Так целый день минул в бесплодных поисках. Богатырёв что в воду канул. Пришла ночь, а вместе с ней нечто ошеломляющее.

Богатырёв целый день отсиживался у приятеля, командира третьей роты Невского полка Чердынцева. Когда наступила глухая полночь и часы на Адмиралтействе пробили двенадцать, к проштрафившемуся капитану пришел Чердынцев.

— Вот, Сережа, тебе шинель артиллерийского полковника, а мой писарь изготовил проходное свидетельство на фальшивое имя. Жаль, что не желаешь ещё день-другой посидеть у меня в роте.

Богатырёв решительно возражал, набрасывая на плечи шинель с чужого плеча:

— Прости, брат Чердынцев, недосуг мне на твоей печи лежать, да и не желаю, чтоб тебя по моей вине в солдаты разжаловали. Проведи ка лучше через полковой караул, а уж дальше буду уповать на Мать Царицу Небесную и собственное проворство. — Капитан осенил себя крестным знамением. — Вперед, нас ждет виктория!

Полная луна серебристо освещала крыши домов и чешуйчатый снежный наст. На Полицейском мосту караул потребовал проходное свидетельство. Командир, подняв фонарь, долго всматривался в лицо Богатырёва, потом все же произнёс:

— Можете следовать дальше, господин полковник!

Богатырёв без особых приключений добрался до Зимнего дворца. (Напомню читателю, что нынешний Зимний сооружен по проекту Растрелли лишь в 1762 году, а прежде на его месте стоял старый, построенный Петром, куда более скромный по размерам.)

Дворец был о трёх высоких этажах с двумя флигелями. Парадный подъезд без козырька — точно посредине главного фасада, и к нему с двух сторон вела лестница. Обычно там стоял караул. Но теперь, как с радостью заметил Богатырёв, стражники, видимо продрогнув на морозе, ушли в помещение — погреться. Шесть высоких масляных фонарей — по три с каждой стороны — радужно горели.

Там, где была опочивальня Императрицы, окна желтовато светились.

— Прекрасно! — сказал себе Богатырёв.

Он все рассчитал загодя.

И уже было собрался подыматься по узкой пожарной лесенке, находившейся на левом флигеле, как вдруг его чуткое ухо уловило скрип снега под чьими-то ногами и голоса, хорошо слышимые в ночной тишине.

Он выглянул из-за угла: караул из шести человек обходил дворец.

Сердце бешено заколотилось.

Спрятаться было некуда.

И как бывает в моменты наивысшей опасности, пришло единственно верное решение. Он подпрыгнул, зацепился за нижнюю ступеньку высоко отстоявшей от земли лесенки. Подтянув свое тяжёлое тело, он перехватился за следующую ступень и резво поднялся до третьего этажа.

Богатырёв увидал стражников, появившихся под ним внизу, их тёплые бараньи башлыки, услыхал веселые голоса. Не заметив его, они прошли дальше и скрылись за углом.

Теперь предстояло самое главное: пройти по узкому оконному наличнику, перебраться через широкий простенок, вновь пробраться, не грохнувшись с высоты, по следующему наличнику. Совершить такой фокус и цирковому акробату было бы вряд ли по силам, а громадному, весившему шесть с половиной пудов человеку и вовсе невозможно.

Но… Сбросив вниз шинель и даже перчатки, чтобы цепляться было удобней, Богатырёв начал свой беспримерный подвиг. Забыв про опасную высоту, он двинулся вперед, вплотную прижавшись к стене, не видя, лишь ощущая под ногами узкий металлический наличник. Кончики пальцев моментально одеревенели, почти не слушались, колени цеплялись за стену, ноги скользили, каждое мгновенье грозя сорваться…

И все же он дошел до нужного окна и постучал носком сапога (руки-то заняты!). В ответ — тишина. Тогда он грохнул сильней, готовый уже высадить стекло, ибо сил держаться более не оставалось, и застыл в ожидании.

И вдруг, словно волшебное видение, перед Богатырёвым возникла сама Императрица — в исподней рубахе, с подсвечником в руке, с изумленным лицом.

Он счастливо улыбнулся, губы его прошептали:

— Пусти!

Малость подумав. Императрица решила: «А почему бы мне не пустить в спальню сего красавца?» Она не без труда раскрыла окно. В него влетел свежий ночной воздух и высоченный семеновец.

Оказавшись на паркете, галантно поклонился:

— Матушка, дозволь войти?

Она подумала: «Господи, как он похож на казнённого Монса! Только ростом выше, моложе годков на пятнадцать и лицом веселее». Вслух же сказала (и тон её был вполне обыденным, словно капитан явился на обычную аудиенцию в приемном зале):

— Ты зачем?

Гость невозмутимо продолжал:

— Матушка, явился согласно твоему приказу — я капитан семеновец Сергей Матвеевич Богатырёв. Прости, что вышла задержка: не привычен я к самой изумительной российской даме под караулом ходить.

Пришлось самого себя освобождать.

— Ах, ты тот самый нахал! Прикрой, Сергей Матвеевич, окно — дует, ведь. И, приперевшись бесстыдно в опочивальню к Императрице, на что ты теперь рассчитываешь?

— Матушка, я человек служивый, мне уставом рассуждать не положено. Ты приказала, я подчинился — вот стою пред тобою, и весь я в твоей, матушка, власти.

Императрица улыбнулась:

— Ты довольно находчив. Так дай совет одинокой женщине: что с тобой, нахал, теперь делать?

— Я бы приказал принести сюда ужин, бутылку рейнвейна, а там будет видно.

— Но что обо мне подумают во дворце?

— Матушка, мы живем не перед дворцовыми сплетниками, а перед лицом Господа Вседержителя. Он же повелевает быть ко всем несчастным снисходительным и без умеренности добрым.

— И чем же ты несчастен?

— А тем, матушка, что давно и безответно люблю тебя, и не только как Императрицу, а как самую завлекательную и красивую женщину.

— Нет, ты, Сергей Матвеевич, точно нахал! И всё врёшь небось.