Валентин Лавров - На дыбе. Русский исторический детектив

Девиер открыл крышку:

— Екатерина Алексеевна, все в полной сохранности.

— А для чего ты, Девиер, касался своими руками царских драгоценностей, для чего ты и твои приспешники хотели вынести его из дворца? — гневно выговорил Меньшиков. — Как посмели твои хищники перерезать весь дворцовый караул?

Повернув лицо к Государыне, Девиер елейным тоном молвил:

— Нам стало доподлинно известно, что светлейший князь Александр Данилович жаждет завладеть вашими, Екатерина Алексеевна, сокровищами. С этой целью мы решили из казначейской комнаты поставить ларец ближе к вам, в спальню. Узрев, что воровские планы рушатся, Александр Данилович, чрез своего клеврета полковника Богатырёва приказал караулу напасть на нас. Екатерина Алексеевна, что делать было? Защищая свои жизни и вашу честь, Екатерина Алексеевна, мы этих негодяев изменников перебили. Теперь самое время Александру Даниловичу и его приспешнику Богатырёву ответ держать.

Государыня, выпучив глаза, с удивлением слушала эту тираду.

Ментиков глотнул воздуху, схватился за сердце:

— Какой поганец! Все, блядин сын, перевернул… Императрица, переводя глаза с одного царедворца на другого, со страхом прошептала:

— Зачем вы так? Чего оба хотите? Девиер победоносно гнул свою линию:

— Екатерина Алексеевна, все же прикажите арестовать смутьяна…

В этот момент за дверями послышались крики, звон клинков. На пороге стоял улыбающийся Богатырёв:

— Три роты семеновцев приведены, полицейские воры взяты под караул.

Девиер широко разинул рот, Меньшиков облегчен но перекрестился:

— Бог правду видит! — И к Императрице: — Матушка, позволь Девиера, этого гнусного поганца. арестовать! Он ведь тебе все наврал…

Императрица собралась с силами, гневно воскликнула:

— Прекратите свару! Богатырёв, ты всегда был нахалом, отпусти полицейских. Девиер и Меньшиков, отправляйтесь по своим делам и не лайтесь. Иначе я вас… — Она не знала сама, что сделать с двумя самыми приближенными людьми, которые во имя любви к ней, как казалось, готовы были растерзать друг друга. Добавила: — Пожмите руки и обещайте по-христиански любить друг друга.

Девиер брезгливо сморщился, а светлейший заключил генерал-полицмейстера в медвежьи объятья, да так, что кости у того затрещали. С ненавистью дыхнул в ухо:

— Я тебе, кривоносый, ещё оторву… — и назвал предмет, который оторвет. Повернулся к Императрице:

— Матушка, не сомневайся! Мне Девиер близкий родственник, а люблю его словно отца родного. Меньшиков родного отца-пьяницу люто ненавидел.

— Вот такта лучше! — вздохнула Императрица, с грустной нежностью улыбнулась другу сердечному Сереженьке Богатырёву, неслышно помумлявила: — Мой аманат! — и устало смежила веки.

Теперь Меньшиков почти не отходил от постели умирающей царицы. Он ел в её опочивальне, вздремнуть ложился на бархатную козетку. Порой его сменял Богатырёв, выставивший караул возле спальни Екатерины, объяснив придворным фрейлинам:

«Господа лекари запретили беспокоить матушку Императрицу, ныне неможно к ней навещаться».

Десятого апреля у больной открылась горячка. Все понимали, что оставшиеся ей дни пошли уже на счет. Ментиков вместе с князем Голицыным и Остерманом сочиняли «духовное завещание» Екатерины. Наследником престола назначался великий князь Пётр Алексеевич, а его невестой — дочь Меньшикова. В завещании было указано цесаревнам и «администрации» стараться о сем браке.

Чтобы, утешить обеих цесаревен — Елизавету и Анну, жену герцога Голштинского — и в «в вознаграждение того, что они уклонены от наследства отца своего», им определялось выдать колоссальные деньги — по одному миллиону триста тысяч рублей наличными.

Меньшиков достиг желанной цели. Он потирал свои ручищи:

— Сильно Господь помог мне! Теперь ждать лишь одного осталось… — Чего ждать — не договаривал, но и так ясно.

И вдруг — очередная беда. Богатырёв, удрученный едва ли не до слез, приплелся однажды к спальне Императрицы и вызвал Меньшикова. Отведя того в тихий уголок, молвил:

— Андрюшки, ну, мой осведомитель, что комнатный лакей у Девиера, сейчас шепнул: готовит де сей змей на нас кляузу самую гнусную. Будто, прости, светлейший, твоя дочка, невеста Петра, прибывает… в блудном грехе.

Меньшиков вытаращил синие глазищи, плюнул на паркет, задохнулся изумленно:

— Что?! С кем?…

— Со мной. И как только станет она женой Государя, так сразу же мы его — тьфу, говорить срамно! — отравим и безраздельно с тобой властвовать станем. Каково?

Затопал ногами Меньшиков, заскрипел зубами, зрачки в точку сузились, лицо исказилось бешенством. Он хрипло проговорил:

— Ах, умет вонючий, кал собачий, гной змеиный! Не человек — брат сатаны, тьфу на него, чтоб сдох нынче же он! — Вдруг кулаком двинул в нос Богатырёву. — А ты тоже хорош: прикончить его, пса шелудивого, надо было, когда он с ларцом ворованным ухитрялся… Какой же срамной человек Девиер… Что делать станем, ась?

Богатырёв молча потирал ушибленный нос.

— А письмо метать тайно, поди, будет? И когда такое случится? — вопрошал Ментиков.

— Ябедник сказал, что подслушать кое-чего удалось. Когда Девиер диктовал его своему подьячему. Было сие нынешней ночью. Стало быть, не залежится…

— Торопятся, блудни злосмрадные, со мной расправиться. Вдруг радостно зареготал: — Ну, да я отыграюсь на них, потешусь вволю. Если, конечно, прежде того… — И опять недоговорил, глубоко задумался. — Что же делать нам?

Богатырёв зашептал:

— Запалить дом Девиера! Бог милостив будет, так сгорит и эпистола воровская, и сам сочинитель.

— А охрана? Коли её перебить, так ясно станет. чьих рук дело. Государыня осерчать на меня может, а уж тебе, не сомневайся, башку отрубит.

— Охрана стоит снаружи, а ябедник Андрюшка подождет изнутри, возле спальни изверга. В случае чего отговорится: «Лампадка разбилась, вот и воспламенилось!» Подарим ему тысячу рублёв и выкупим из рабства.

Меньшиков поцеловал Богатырёва в распухший нос, перекрестил:

— Храни тебя Господь! Коли попадешься и на дыбу вздёрнут, постарайся меня не назвать. Удобный случай выпадет — спасу тебя, Сереженька. Коли не выйдет — не суди строго.

Два богатыря обнялись и разбежались по своим делам важным, государственным.

В следующую ночь на Фонтанке занялся пожар. Горели, правда не сильно, внутренние комнаты генерал-полицмейстера Антона Девиера. Потушили огонь быстро, так что особо громадной толпы, как обычно бывает, собраться не успело.

Больше всех старался комнатный лакей Андрюшка: с ведрами лез в самое пекло, вытаскивал, спасая, хозяйское добро. От сего усердия, надышавшись дымом, в тот же день он отдал Господу душу.