Тимур Максютов - Атака мертвецов

– Понятно, – насмешливо сказала девица, – боятся, как бы мы бомб не понаделали.

Я вздрогнул: звук голоса показался мне знакомым.

Оглянулся: кажется, мелькнули золотые локоны, но в набитой аудитории не разобрать.

– Закроем эту тему, – попросил Тарарыкин, – если нет вопросов, то я никого не задерживаю. Николай, будьте любезны, подойдите ко мне.

Зал наполнился шумом, выходящая публика толпилась у дверей.

Я был при Тарарыкине кем-то вроде ассистента: носил лабораторное оборудование и плакаты, забирал ключи от аудитории, помогал при «наглядных опытах» – самой интересной части лекций. Дымящиеся, искрящие, меняющие цвет вещества в колбах особенно привлекали тех слушателей, которым мало преподавали естественные науки; они прозвали Тарарыкина за глаза «алхимиком».

– Дружок, – сказал Олег Михайлович, – мне нужна ваша помощь. Я ведь не все вещи перевёз в Петербург, всё не выкрою времени. А завтра у меня важный доклад. И никак без этих книг.

Тарарыкин подал мне список на листке.

– Вы же хорошо знакомы с моей библиотекой, должны разыскать. Мне никак не успеть: сегодня вечером встреча по поводу выступлений в обществе естествоиспытателей. Опять будут звать в штатные преподаватели.

– Так и соглашались бы, Олег Михайлович.

Отставник жил в последние месяцы весьма насыщенной жизнью – читал лекции, публиковал статьи и даже, кажется, консультировал в Министерстве внутренних дел; потому снял небольшую квартиру на Васильевском, недалеко от моего жилья.

– Поглядим, друг мой. А вас я прошу съездить в Кронштадт и привезти книги непременно сегодня!

Я растерялся: по зимнему времени до острова добраться было непросто. Из Ораниенбаума по льду залива ходили санные экипажи на несколько пассажиров; но туда надо было ещё доехать по железной дороге. Путь в один конец занял бы часов шесть, и вернуться я никак не успевал.

Однако Тарарыкин упредил мои сомнения:

– Вот ключи и десять рублей, – он протянул две «синенькие», – возьмите лихача. Этого должно хватить.

– Разумеется, хватит и даже останется, если торговаться.

– А вы не торгуйтесь. Дело весьма срочное.

Я кивнул и поспешил вон. День был морозный, дул сильный ветер; я закутался в башлык, оберегая уши, и пошёл настолько быстро, насколько позволяла покалеченная нога.

Признаться, я заробел, когда добрался до гавани: мне никогда раньше не приходилось нанимать лихача. Они считали себя (и не без основания) элитой, презрительно относились к обычным извозчикам, называя тех «ваньками». Вот и сейчас, по холодному времени, «ваньки» теснились у жаровни, в которой пылал огонь, а лихачи прятались от мороза в трактире и пили там чай, поглядывая в окно на богатые сани и рысаков под попонами; на облучке сидел только один из них – тот, чья была очередь.

Возле тройки топтались две девичьи фигуры в одинаковых серых пальто с недорогими котиковыми воротниками; но одна была широкая, похожая на квашню, в старушечьих кожаных калошах, а вот вторая – необычайно изящная, в ботиках. Красавица постукивала каблучками друг о друга, явно замёрзнув; её необъятная спутница басом упрашивала возницу:

– Голубчик, смилуйтесь над бедными курсистками. Два рубля, больше просто нет.

– Вы, барышня, изволите насмехаться, федосьины волосья? Шесть рублей, и то из жалости к вашей юности и мёрзлому состоянию. Вы гляньте, какой экипаж! А кони? Иховы благородия морские офицеры меньше червонца и не платят. Роскошный выезд, федосьины волосья.

Лихач и вправду выглядел знатно: бобровая шапка, тонкого сукна поддёвка, утеплённая куницей; украшенный серебром пояс. Новая повозка на металлических полозьях, медвежья полсть, кожаный верх; а кони! Три гнедых красавца не могли спокойно стоять – рыли копытами снег, трясли ухоженными гривами, будто приглашали прокатиться.

– Ну я прошу вас! Хотите, поцелую?

– Тьфу ты, прости господи. – Лихач сплюнул и перекрестился: – Четыре с полтиной, так и быть, федосьины волосья. И без глупостев, я мужчина женатый.

– Так вправду всего два рубля имеется. А хотите, моя товарка вас поцелует? Да, Олюшка?

Подружка сказала сердито:

– Дарья, прекрати. Ну что за глупости, в самом деле, унижение какое.

Толстуха упёрла руки в бока и обрушилась:

– Да если не твоя блажь, то давно ехали бы обычном манером, от Ораниенбаума. «Пойдём на лекцию, Тарарыкин, Тарарыкин». Ну и вот. Если сегодня не попадём в Кронштадт – беда. Что же нам делать теперь?

– Барышни, поищите попутчика, – смилостивился возница, – три места у меня, считай.

– Да где же мы найдём?

– Да хотя бы энтот молодой человек.

Дарья поглядела на меня, растянула безгубый рот в карикатуре на улыбку и стала вылитая жаба.

Её спутница обернулась…

Я замер. Это была та самая Ольга, что снилась мне с января: серые глаза, золотые локоны. Она зябко передёрнула плечами, глубже засунула руки в муфту и улыбнулась, обнажив на миг жемчужные зубы.

– Господин гимназист, вы тоже в Кронштадт?

Дарья пробурчала:

– Да зачем ему, такие мальчишки на конке прицепом ездят.

Я пропустил грубость (но не забыл) и шагнул к лихачу:

– Голубчик, туда и обратно, Екатерининская улица в Кронштадте. Плачу червонец. Ну, и барышень довезём.

Лихач повеселел:

– Во, другое дело, федосьины волосья. Со всем нашим удовольствием, барин!

Я поклонился:

– Сударыни, позвольте представиться: Николай Ярилов.

– Дарья Развозова, – буркнула толстуха.

Сероглазая вновь улыбнулась, сдёрнула перчатку:

– Ольга Корф.

Я осторожно взял её тонкую, замёрзшую руку и попытался поцеловать – она отдёрнула и сердито сказала:

– А вот этого не надо, я вам не архиерей.

И пожала: узкая ладошка оказалась неожиданно сильной.

Я подсадил сначала толстуху, потом обошёл экипаж и помог Ольге: расчёт был на то, что она сядет посередине, а я – рядом с ней. В этот раз она не ругалась, а опёрлась на мою руку и даже сказала «спасибо».

Этот день явно складывался удачно.

Колючий ветер в лицо покусывал, возбуждая; неслись мимо ледяные поля, как во сне; снег розовел, словно клюквенное мороженое – закат уже был близок; пристяжные отворачивали красивые головы в стороны: они отпечатывались на фоне неба, словно вырезанные из чёрной бумаги уличным мастером силуэтов.

Звенели колокольчики на дуге; звенел колокольчиком серебряный смех Ольги – я был сегодня в ударе, то читая на память Брюсова, то в лицах изображая педагогический совет гимназии…

Они хохотали; рассказывали о своей учёбе и о хозяйке квартиры, которая извела придирками; но ничего, они нашли уже другое жильё и на днях переедут.

Оказалось, что девушки – «бестужевки»; здание курсов было на Десятой линии, я часто ходил мимо, обычно в компании Купца. Приятель перешучивался через ограду с гуляющими на переменах курсистками, нередко довольно рискованно и даже скабрёзно; я хохотал, как умалишённый, поддерживая Серу в этом дурацком развлечении. Сейчас мне было стыдно: а вдруг Дарья и Ольга видели это и теперь припомнят мою глупость, примут за хама и дурака?