Тимур Максютов - Атака мертвецов

Сторож громко сказал вдруг:

– Господа гимназисты! Прошу внимания. Роковое известие.

Мы замолчали. Первоклашки, осознав важность момента, тоже притихли.

– Господа! В вечерней газете… Распоряжением генерал-адъютанта Стесселя Порт-Артур сдан. Капитуляция.

Я брёл домой по коричневой снежной жиже; мимо проносились экипажи, покрикивали извозчики, хохотали дамы; горели сотнями свечей украшенные к Рождеству витрины.

Город готовился к празднику, покупал подарки, смеялся и влюблялся – будто не произошло страшного позора; будто никто и не помнил о десятках тысяч уже погибших в этой бесславной войне…

Когда мой брат шёл в свой последний бой, он мечтал прорваться в осаждённый город, избавить соотечественников от блокады – и что же? Порт-Артур капитулировал; значит, и смерть Андрея бессмысленна.

Теперь мой отец плывёт на флагманском броненосце «Князь Суворов». Эскадра вице-адмирала Рожественского достигла точки рандеву у загадочного острова Мадагаскар, ждёт остальные отряды; они должны были разбить японский флот, чтобы прорваться в Порт-Артур, – и что теперь? Для чего они вышли в трудный, далёкий, беспримерный поход?

Ради чего всё?

Как люди могут веселиться, когда их страна проигрывает войну каким-то япошкам? Это же невиданный позор! Неужели наше могущество, наши воля и единство ненастоящие?

И кто в этом виноват?

Я тянул момент возвращения из гимназии до последнего; скажу честно – мне не хотелось домой, к зарёванной Ульяне и мрачной тётке Шуре. В пустую, тихую квартиру, где говорят полушёпотом, а на стене гостиной – фотографический портрет Андрея. Ещё счастливого и полного надежд, уже подпоручика: снимок сделан сразу после выпуска.

Теперь на этом портрете – косая чёрная полоска, перечеркнувшая всё: его так бурно начавшуюся карьеру (представлен к первому ордену спустя всего два месяца после выпуска!), его судьбу и саму жизнь, нашу с ним едва начавшуюся настоящую дружбу…

Я медленно поднимался по лестнице, когда услышал скрип отпираемого замка и отрывок разговора:

– …наступающим Рождеством, сталбыть! И жениха хорошего.

– Ой, ну прямо в жар вогнали, Федот Селиванович, какие уж женихи. Чай, не молоденькая.

– Зря вы так, Ульяна Тимофеевна. Сталбыть, в самом соку женчина, весьма вы мне приятны.

Потом хихиканье, шёпот и чмокание. Неужто целуются?

Я замер, не смея подниматься дальше, дабы не быть свидетелем чужого конфуза.

– Ой, всё!

Грохнула дверь. Застучали подковы сапог: сверху спускался тот самый посыльный от Андрея, бывший унтер восточносибирских стрелков, а теперь – городовой высшего оклада, три серебряные гомбочки поверх оранжевого шнура. Шашка-«селёдка», револьвер на красном «снурке» – красавец!

– Здравствуй, Федот.

Он прищурился, разглядывая, вскинул ладонь к шапке:

– Здравия желаю, Николай Иванович! Не сразу признал. Вот, обхожу участок, сталбыть, опрашиваю обывателей.

– О чём?

– Дык праздники скоро, бдительность насчёт печей и прочего. Ливоцинеров, опять же, развелось.

– Молодец, Федот, бдительность – она нужна.

– Вот! Завсегда к месту, бдим. Ну, с нашим вам приветом.

Дверь открыла Ульяна – в нарядной кофте, подчёркивающей выдающуюся во всех отношениях грудь; была она румяна, и глаза блестели – но теперь не от слёз. Я вдруг подумал, что жизнь продолжается и ничто не в силах остановить этот поток, никакое горе.

– Николенька! Что же так долго? А у нас гости. Вернее, новые жильцы, но Александра Яковлевна велела их чаем напоить в честь знакомства. Проходи же скорее.

Мне вдруг очень захотелось горячего чаю с булкой, и я не стал отказываться, ссылаясь на домашнее задание. Снял калоши, повесил шинель. Из столовой донёсся девичий смех; я вздрогнул – мне он показался знакомым. Зачем-то заглянул в зеркало, провёл рукой по волосам; снял, протёр платком и вновь водрузил очки. Огладил гимнастёрку и вошёл в столовую.

– А вот и наш младший вернулся из гимназии, – сказала тётя Шура, – знакомьтесь, барышни, это…

– Николай! Знаем, знаем этого благородного молодого человека!

За столом Дарья Развозова. И, конечно, Ольга Корф.

Я сглотнул комок. Сердце заколотилось, как пулемёт Максима.

Толпа на Невском: хохот, улыбки, поздравления с Рождеством от незнакомых людей, праздничная сутолока.

– Пойдём на Бриллиантовую?

– Куда? – удивился я.

Ольга рассмеялась:

– Не обращайте внимания, это мадмуазель Развозова так Большую Морскую называет. Мечтает поглазеть на богатые витрины с украшениями и французскими туалетами. Мещанка ты, Дашка.

Дарья надула толстые щёки и пробурчала:

– Конечно, некоторым жизнь даёт, так они отказываются. А некоторые, может, наоборот, мечтают хоть денёк пожить по-человечески.

– С чего ты взяла, что там живут по-человечески? Одно враньё. Ложь и деньги, деньги…

– Погодите, – сказал я, отчаянно не понимая, – вы о чём?

Ольга взяла меня под руку и сказала:

– Да ерунда, глупости всякие. Пройдёмся вдоль Мойки?

Я готов был пройтись хоть по берегу Стикса, хоть по лезвию Тянь-Шанского хребта – лишь бы с ней рядом. Слышать смех, вдыхать аромат. Но, конечно, не сказал это вслух – просто пошёл, куда она захотела, бережно прижимая к боку её локоть.

Кирпичная труба на рыбной барже дымила; густой и сложный запах – копчёностей, дыма, рыбьей требухи и сырости. Я постарался быстрее пройти мимо, но Ольга, наоборот, втянула тонкими ноздрями – и попросила:

– Давайте заглянем? Обожаю всё рыбное. Я, наверное, русалкой родилась, а меня – силком на берег.

И засмеялась.

Внутри садка было шумно, влажно; народ толпился у чанов с живым серебром, выбирая себе лакомства на праздники.

– Икра! – вскрикнула Ольга и рванулась к окорёнкам с черными мелкими жемчужинами.

Я вздрогнул: на икру мой бюджет рассчитан не был; но девушка обворожительно улыбнулась дядьке в кожаном перемазанном фартуке поверх тулупа:

– Можно ли попробовать?

– Конечно, барышня, – обрадовался дядька, – вот, извольте, паюсная, севрюжья.

Отломил булку, зачерпнул ложкой, помазал, протянул.

Ольга ела, прикрыв глаза – будто прислушивалась. Кивнула:

– Хороша. А ещё?

Потом была белужья зернистая, потом осетровый пробой; Ольга хвалила, кивала, говорила что-то про «ядристость», посол и зрелость; дядька крякал и с удовольствием с ней спорил.

– Спасибо, уважаемый, – сказала наконец; подхватила меня под локоть и повела прочь от прилавка.

– Так это. Брать-то будете?

– Поглядим. Походим, попробуем, – ответила девушка через плечо, и мы растворились в толпе покупателей.

– Всегда она так, – пропыхтела Дарья, – добрый фунт слопает – пробует, мол. И всё бесплатно. Хитрованка.