Юрий Иванов-Милюхин - Атаманский клад

На другой день он снова торчал возле главного входа в центральный рынок. Досада от незавершенного выгодного дела как возникла вчера вечером, так не отпускала до сих пор, заставляя озираться вокруг в надежде, что мужик объявится вновь. Время близилось к обеду, в глубине базара постреляли из пистолетов, наверное, менты наводили шухер в кавказских диаспорах. И вдруг Коце почудилась возле автобусной остановки знакомая фигура в брезентовом плаще поверх овчинного полушубка, в шапке ушанке и огромных валенках. Он мотнул головой, стараясь сморгнуть видение. Мужик стоял там, где его оставили вчера. Скорее всего, деньги имели для него большую ценность, нежели то, что было завернуто в тряпочках. Валютчик мигом пересек трамвайные пути.

— Пристраивайся ко мне, — подходя ближе, прошипел он. — И не оглядывайся.

— Почему? — не удивился мужик появлению валютчика. — Ты деньги принес?

— Полная сумка, — Коца оттопырил край, показал пестрые ребра пачек из купюр разного достоинства. — Иди за мной, куда сверну я, туда и ты. Понял?

— А далеко итить?

— Видишь шестиэтажный дом через проспект?

— Желтенький такой?

— Это институт, зайдем во двор и займемся делом. А здесь одни менты с сексотами.

— С кем? Сектанты, что-ли? — пастух засеменил сзади.

— Они самые, тараканы продажные.

— Эти истинные христопродавцы…

Коца сквозанул через дорогу, забитую автомобилями, запетлял в толпе, хриплое сопение мужика, похожего на беременное пугало, от него не отставало. Он еще раз перескочил перед потоком автомашин, нырнул в переходной тоннель, в нем можно было заплутать — столько выходов он имел. Валютчик направился в тот, который выбегал крутой лестницей к углу старинного особняка, приспособленного под институт. Менялы часто пользовались уютным его двориком за крепкими кирпичными стенами. Коца, выскочив из тоннеля наверх, оглянулся еще раз, один из сявок Скирдача пытался суматошно пролавировать между машинами. Все-таки вели, пидоры, но вряд ли кто из них знал про потаенное место, которое надыбали несколько менял из старой гвардии. За турникетом он сунул вахтеру денежный “талон”, кивнув пастуху, шумно переводящему дыхание, спустился по ступенькам к выходу во двор. Двор, заваленный ржавыми станками с деревянной тарой, был пуст. Мужик остановился перед дверями, затем высморкался, провел под крупным носом рукавом грубого плаща.

— Иди сюда, — позвал Коца из-за стопки деревянных ящиков, за которыми находился свободный пятачок со стулом посередине.

— Куда!.. А там никого нет?

— Ага, с кувалдой… Кому ты нужен, — чертыхнулся Коца. — Кресты целы? Давай еще раз посмотрим на них.

— Что глядеть, — мужик, протискиваясь вовнутрь, полез за пазуху. И отдернул руку. — Ты сначала деньги выложи, а потом будем разговаривать.

Коца расстегнул на сумке замок, шмякнул о поверхность стула несколько тугих пачек из купюр по червонцу, перетянутых резинками. Пока мужик разминал одну из их в заскорузлых руках, выглянул осторожно из-за ящиков, осмотрел двор. Показалось, входная дверь чуть приоткрылась, там как бы провели по воздуху осколком стекла. Он помнил, что лично закрывал ее за пастухом. Но может, отошла…

— Деньги, вроде, не фальшивые, — бурчал мужик себе под нос, передергивая плотный брусок. — Цветастые, похрустывают… На сгибах не ломаются.

— Кресты в кофейне не пропил? — во второй раз подогнал его Коца.

— Куда им деваться, — пастух сунул руку за отворот полушубка, развернул тряпку на сидении, рядом с пачками денег. Четыре “георгия” разом взялись отражать лучи после полуденного зимнего солнца. — Давай договариваться.

— Теперь успеем, — валютчик хмыкнул, забирая лоскут в руки. Он никак не мог заставить себя быть равнодушным. — Ты ночь где провел?

— В Доме колхозника, истратился, — пастух со значением надавил на последнее слово. — Да еще эти… разбойники выспрашивали, о чем мы вчера договаривались, да что я успел тебе продать. Пистолетами угрожали.

— А ты что ответил?

— Сказал, что отцову медальку продал, медную. Не поверили, все допытывались, откуда я, да как.

— Рассказал?

— Уссутся не пивши. Приехал, мол, в город, медальку продал, теперь селедочки, вот, куплю, сахарку. Папиросок, мол, а сам не курю.

— Отстали?

— Ушли, — пастух перевел дыхание. — Ты тоже зубы мне не заговаривай, называй свою цену.

— Я уже у тебя спрашивал, за сколько ты хочешь их сбагрить, — напомнил Коца, чувствуя, что нужно снова набираться терпения. — Еще не надумал?

— Это тебе надо думать. Ты цену назови, я прикину.

Торг повторялся словно сиамский близнец, сделки, подобные этой, могли проходить спокойно только в церквях, или после побоища, когда вечное стремилось перетянуть на себя одеяло с сиюминутного. Коца, чертыхнувшись в душе, назвал цену, с которой любой уважающий себя коллекционер постеснялся бы начинать торг. Но мужик и этому обрадовался, главным для него было само действие.

— Не-е, за такие деньги я лучше их в речку побросаю, — замахал он рукавами брезентового плаща. — Пусть раки позатягают их в норки.

— Раки темноту любят, а от крестов вода станет светлее, — заметил валютчик, скрипя зубами. — Я тебе живые бабки предлагаю, за железки, а ты ломаешься как красная девица. Добавляю еще пачку десяток.

— Тысячу рублей, что-ли? Один весь золотой, у второго тоже кружок золотой, два других совсем не железные. А может, и все золотые, сверху только забеленые. Я не согласный.

— Сколько же ты хочешь, опять миллион? — Коца стукнул кулаком по стопке с ящиками. — Или тебе миллиона уже мало?

— Было бы как раз.

— У меня таких денег нет.

Валютчик начал собирать пачки со стула, оставалось отмудохать пастуха в глухом дворе и не солоно хлебавши уйти домой. Грабить его было бы не с руки, по проспектам гоняли милицейские бобики, отслеживать смысла тоже не имело. Больше у него, скорее всего, ничего с собой нет, да и дома вряд ли что спрятано. Слишком живописует красоты, то роса на восходе солнца зерниночками, то горница от камней покрупнее огнями полыхает. Скоро сам, насквозь пропитанный дерьмом, заблагоухает французскими одеколонами. Коца перекинул сумку через плечо и шагнул к выходу из завалов из ящиков. Спасибо, как говорится, и на этом, давно таким наваром не баловали.

— Ты это куда? — мужик уцепился за рукав. — Ждал тебя, ждал, замерз как кобель без конуры.

— О чем с тобой толковать? — обернулся валютчик. — Я все нервы на тебя истратил, ты ж, блин, нулевой вариант.

— Говори да не заговаривайся, — пастух раскусил, что Коца плохого не сделает, и потихоньку настроился борзеть. Наверное, сама природа направляла их по такому вот пути. — Набавляй, и все четыре креста станут твоими.