Александр Беляев - Покушение

— Понял, товарищ полковник. Будет сделано, — ответил Доронин.

— Ну а вы чем порадуете, товарищ Петренко? Какое впечатление произвел на вас Киев? — перешел к разговору с майором Круклис.

— Если в двух словах, товарищ полковник, то злодеяниям фашистов нет конца, — хмуро ответил Петренко. — Знаете, ехал — очень волновался. Это ведь мой родной город. А приехал, увидел — сердце зашлось, что они там натворили, эти гады. Крещатика — нет. Стоят пустые коробки. Пригороды все сожжены. В Бабьем Яру побито почти двести тысяч наших людей. Улицы Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Двадцать пятого Октября, Свердлова, да разве все перечтешь, тоже одни развалины. А сколько хлопцев и дивчин угнали в Германию? Вы бывали в Киеве, товарищ полковник?

— Бывал, Леонид Сергеевич, — кивнул Круклис. — Много раз бывал. И всегда испытывал праздничное настроение, когда ходил по его улицам. Каштаны, старинные особняки, памятники культуры, соборы…

— Ни Успенского уже нет, ни Михайлово-Златоверхого, товарищ полковник. Все сожгли бандиты. Разве такую старину восстановишь? — сокрушенно вздохнул Петренко. — А задание, товарищ полковник, я выполнил. Часть дореволюционных городских архивов, и именно та, которая нам была нужна, как ни странно, сохранилась…

— Значит, и правду говорят, что дома и стены помогают, — мягко улыбнулся Круклис.

— Помогают, да не совсем, — смутился Петренко. — Одним словом, товарищ полковник, рождение Марии Кирилловны Барановой в Киеве в тысяча девятьсот втором году документами архива не подтверждается.

— Вот как? — вытянул нижнюю губу Круклис.

— Я проверил списки родившихся киевлян от девятьсот второго года за пять лет вперед и назад. И тоже никаких сведений о Барановой М.К. нигде не нашел, — доложил Петренко.

— Совсем хорошо, — сказал Круклис. — Может, ее тогда действительно принес аист?

— Я проверил тщательно, товарищ полковник, — заверил начальника Петренко.

— Не сомневаюсь, — согласно кивнул Круклис. — Но где же ошибка? И ошибка ли? Неожиданный поворот. Не скрою…

— Жалко, что город Пушкин в оккупации, — заметил Доронин.

— Очень жалко: и вообще и в частности, — снова согласился Круклис. — И все же, что вы оба думаете по поводу этой Барановой?

— У меня две версии, — начал первым Доронин.

— Давайте.

— Либо мы ищем не ту, кто она в действительности. Либо в архивах чего-то не хватает.

— В архиве, Владимир Иванович, полный порядок. Можете сами проверить, — явно уязвленный недоверием, ответил Петренко. — У меня было намерение посмотреть еще церковные записи. Но ведь мы не знаем, в какой церкви она крестилась…

— Не знаем, — подтвердил Круклис. — А что вы имели в виду, Владимир Иванович, когда говорили, что мы ищем не ту?

— Да ничего особенного, товарищ полковник. Мы ведь до сих пор не установили, была она замужем или нет. Ну а если была, то уж точно искать надо было не Баранову, а какую-то другую Марию Кирилловну, — объяснил подполковник свою версию.

— Так не рождалось за все десять лет ни одной Марии Кирилловны! — бойко заметил Петренко. — Марии — сколько угодно. Кирилловны — тоже попадались. А вот вместе, как назло, — ни однёшенькой.

— Вот! Это профессионально! Значит, догадался и по именам проверить? Молодец, — одобрительно взглянул на Петренко Круклис. — Это уже серьезный сигнал! Так как же ее искать дальше?

— Надо подумать. Следы обрываются, — ответил Доронин.

— А вот и нет! Зацепочка есть!

— Какая же?

— Не ручаюсь за сто процентов, но попытать счастья можно и нужно. Она врач?

— Стоматолог-протезист.

— Значит, когда-то она получала диплом?

— Обязательно.

— И когда она получала право работать в Москве, наверняка этот диплом где-то зафиксирован?

— А как же? Кто бы ей разрешил без диплома…

— Вот и зацепочка. Вот и ниточка. Вот и поезжайте-ка в Наркомздрав, а уж точнее там на месте разберетесь, где искать нужные сведения, и узнайте: где, когда она его получала и на какую фамилию. Даю вам на это два дня.

Доронин и Петренко ответили в один голос:

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Значит, — не спешил отпускать их Круклис, — поиск по двум направлениям. Через ЦШПД и через Наркомздрав. Вот теперь выполняйте.

Агент «двадцать два» выходил на связь строго по графику, разработанному по особой системе, почти исключающей возможность советской контрразведке установить какую-либо закономерность последовательности сеансов приема и передач. Система была сложной и в то же время достаточно простой. Основывалась она на умении производить средней трудности расчет и точном знании московского времени. Чтобы не ошибиться и не запутаться в ней и не пропустить приема информации из-за линии фронта в нужный момент, агент всегда должен был точно знать порядковый номер месяца, порядковый номер недели, число, обозначающее день с добавлением к нему десятки, и целое число часов с округлением минут в большую сторону, если их набегало больше, чем полчаса, и с округлением в меньшую сторону, если их до полного получаса не хватало. Имея все эти цифры и зная, что с ними делать дальше, агент сравнительно легко определял для себя день, час и минуту начала очередного сеанса. Но только на этих расчетах конспирация не заканчивалась. Сеансы приема проводились всегда с одного места. А передачи — постоянно с разных, дабы наверняка, будучи запеленгованным в первый раз, не напороться на этом же месте на верную засаду в следующий раз. Конечно, перевозить и переносить передатчик с места на место было крайне рискованно и трудно. Но делать это тем не менее приходилось. Спасало агента то, что работать на передачу ему случалось весьма редко. «Двадцать второй» был нужен Грейфе в глубоком советском тылу в первую очередь как надежный приемщик информации, всяческих заданий и приказов. И как таковой, в подавляющем большинстве случаев использовался еще с довоенных лет. Полученные же из-за линии фронта задания, когда они предназначались не для него, «двадцать второй» передавал уже каждому адресату своим путем надежным, проверенным способом. Это задание было адресовано только ему. Это «двадцать второй» понял сразу, как только расшифровал телеграмму. Понял и поморщился и сердито подумал про далекого шефа: «Дались они ему, эти фотографии. Ведь я сообщал уже, что туда лучше бы не соваться. Так нет! Полезай!» Конечно, ослушаться строгого приказа шефа «двадцать второму» и в голову не приходило. Но вот как лучше этот его приказ выполнить? Как пробраться во флигель так, чтобы никому не попасться на глаза? Это был вопрос. И над ним стоило задуматься.

Во второй половине ноября погода в Москве и Подмосковье резко изменилась к худшему. Начались затяжные дожди, каждый раз почти со снегом. Ночами подмораживало. Но за день все распускало снова. Небо, казалось, совсем легло на землю. Мохнатые, тяжелые тучи висели над самыми крышами. И было очень неуютно и тоскливо. «Двадцать второй», разбрызгивая лужи сапогами, быстро шел по дорожке к станции. Он торопился. Радиограмма была принята в одиннадцать часов ноль пять минут по московскому времени. А ближайшая электричка отходила на Москву в одиннадцать сорок. Времени у «двадцать второго» было в обрез. И он спешил, зябко поеживаясь, когда ветер вдруг обдавал его холодным душем дождевых капель. На электричку он не опоздал. В вагоне, найдя место, приткнулся и, по привычке осмотревшись по сторонам, взглянув мельком на попутчиков, снова углубился в размышления. Дом и квартиру, в которой до поры до времени хранились в тайнике нужные Грейфе фотографии, он знал отлично. И однажды уже пытался их оттуда извлечь. Но тогда все неожиданно испортила эта глупейшая история с воровством. Милиция, амбарный замок на входной двери, печати — все это оставило у него весьма неприятные воспоминания. Излишне настораживало и даже вызывало нервозность. Тем более что «двадцать второй» был суеверен и верил в недобрые приметы, среди которых была и такая, по которой всякое дело получалось или сразу, или никогда. Да, эти чертовы жулики испортили ему тогда немало нервов. И хотя у него на всякий непредвиденный случай было довольно надежное алиби, влипнуть в историю, совершенно не нужную для него, он мог очень просто. Ни замок, ни печать он, конечно, трогать теперь не собирался. Они даже, напротив, должны были послужить ему сейчас надежным прикрытием. Но вот то, что ему предстояло, было далеко не лучшим вариантом. Однако другого способа просто не представлялось…