Оливер Пёцш - Дочь палача и Совет двенадцати

Двое крестьян наконец-то принесли носилки, сделанные из куска грубого полотна и двух неотесанных жердей. Они молча положили их у дверей и убрались так поспешно, словно боялись, что восставшая из мертвых в любую секунду может броситься на них.

– Суеверный сброд! – проворчал Куизль и осторожно, будто укачивал кого-то из внуков, уложил Еву на носилки. – Останки собственной бабушки сожгут, если над ее могилой ворон пролетит…

Он аккуратно укрыл девушку своим плащом.

Под пристальным взором священника они двинулись со своей ношей к главной улице. Ева весила не больше ребенка, но силы у Симона были на исходе. Кроме того, на пути у них то и дело становились некоторые из жителей.

– Это мертвечина! – кричала старуха, едва живая от страха. – Надо пронзить ей сердце колом! Только так успокоятся заблудшие души!

– А если эти двое какие-нибудь ведьмаки? Вдруг они собираются оживить эту Богом проклятую покойницу? – предположил крестьянин, вооруженный косой.

Другие сжимали в руках вилы и цепы, но держались чуть в стороне, словно боялись, что Ева очнется и проклянет их.

Несколько смельчаков попытались вырвать у них носилки. Но, когда Куизль разбил нос самому ретивому из них, остальные ворчливо отступили, как волки, у которых отняли добычу. Симон не в первый раз уже убедился в том, что люди мало чем отличались от зверей. «А то и хуже зверей, – подумал он. – Животным неведомы суеверия – только голод».

Они добрались до лесной опушки и только там остались наконец одни. Толпа осталась позади. До них долетали еще злобные выкрики, но вскоре лес заглушил все звуки. Симон остановился, переводя дух.

– Мы так и до утра не дойдем, – пожаловался он. – Хотя у меня хребет еще раньше переломится.

– Болван! – проворчал Куизль. – Ты всерьез решил, что я намерен тащиться через весь лес? Я хотел только убраться от этих недоумков. – Он показал вперед, где в сумерках вырисовывалась развилка. – Там проходит дорога на Фрайзинг. Уверен, нам попадется какой-нибудь сговорчивый извозчик, который пока не слышал про нежить из Богенхаузена.

Вскоре из-за деревьев действительно показалась повозка, нагруженная бочками и тюками. Куизль встал посреди дороги и поднял руки в знак добрых намерений. Извозчик потянулся к заряженному арбалету. Но, заметив носилки на краю дороги, явно расслабился.

– У моей дочери лихорадка, – сообщил Куизль старому извозчику, с головы до ног закутанному в шкуры. – Не будете ли вы так любезны взять нас до Мюнхена? Ей срочно нужно к цирюльнику. Мой зять сам не свой от волнения.

Старик кивнул и помог им устроить носилки между бочками.

– У меня у самого дочь в Мюнхене, – проговорил он. – Дай-то Бог, чтобы наши дети пережили нас…

Повозка со скрипом покатила к Мюнхену. Симон взглянул на Еву. Девушка по-прежнему была без сознания и время от времени вскрикивала, словно ее мучили кошмары. По ее лицу, несмотря на холод, струился пот. Должно быть, девушка заболела еще до того, как ее закопали в могиле. Попытки выбраться из-под земли, вероятно, лишь усугубили лихорадку.

Симон попытался представить, как его самого закапывают живьем. Медленно забрасывают землей, засыпают лицо, и он остается без воздуха. Сырая земля и глина тяжелеют, давят на грудь… Он дергается и извивается и при этом не может пошевелиться… Нет, представить такое оказалось не под силу, настолько это было ужасно.

– Я должен был помочь ей, – пробормотал Куизль. – Еще в тот раз, когда говорил с ней через окно. Надо было выбить чертову дверь, размазать по стене эту старую каргу и вызволить девушек. Всех!

– Ну, теперь хотя бы есть надежда, что Магдалена жива, – вполголоса отозвался Симон.

Он погрузился в размышления. Если Йозеффа и ван Уффеле вывезли на телеге Еву, это порождало новые вопросы. С чего бы им заживо закапывать девушку, да еще в нескольких милях от Мюнхена? Если б они решили избавиться от Евы, было бы проще убить ее и сбросить в реку – это не привлекло бы столько внимания. Так к чему эта жуткая казнь?

– По-вашему, Магдалена по-прежнему на мануфактуре? – спросил Симон у Куизля.

Повозка медленно катила по снегу и грязи. Опустилась ночь, и лес черной молчаливой стеной обступил дорогу.

Якоб ответил не сразу.

– Вот уж не знаю. Вполне возможно, что эти двое избавлялись и от других девушек. Может, они просто заперли Магдалену в подвале.

– Чтобы выяснить это, сперва нужно попасть на эту чертову мануфактуру. – Симон вздохнул. – Но эти венецианцы надежно ее охраняют, а стража не может нам помочь, потому что у ван Уффеле могущественные друзья… Что за напасть такая! – Он всплеснул руками. – Я иногда думаю, где мы так провинились и за что нам такое наказание.

– Женские наказания, – неожиданно проговорил Куизль.

Фронвизер посмотрел на него в недоумении.

– В смысле?

Якоб вдруг оживился и нетерпеливо забарабанил пальцами по доскам.

– Мы только и говорим, что эти убийства похожи на казни, – заговорил он с нажимом. – Но почему мы не развивали эту мысль дальше? Все способы, которыми он казнил своих жертв, предусмотрены для женщин. Топят, душат и зашивают в мешок в основном женщин. И закапывают заживо! Почему?

– Но Эльфи вонзили кол в грудь, а женщину в погребе замуровали, – заметил Симон. – А мастера Ганса четвертовали. Какая тут связь?

– Ганса казнили за предательство, за него и предусмотрено четвертование. А вот что касается остального, тут я не знаток. Теперь уже давно никого не замуровывают и не протыкают кольями. Об их значении нужно читать в старых книгах. А времени на это нет… А, дьявол! – Куизль со злостью ударил по борту повозки. – Это когда-нибудь закончится? Почему я, палач, вынужден всякий раз дознаваться до правды?

Он тихо застонал, и Симон осознал вдруг, как же постарел его тесть. В темноте волосы и борода казались совершенно седыми, а морщины на лице – более глубокими.

Лекарь невольно подумал о том, сколько они всего пережили за последние годы. Оба они теряли любимых людей, оба носили в душе глубокие раны. А Куизль достиг того возраста, в котором нормальные люди сидят у печи и смотрят, как падает снег за окном, а перед домом играют внуки. Но вместо этого он вынужден разыскивать свою дочь, которая, возможно, попала в руки к сумасшедшему убийце…

– Все дело в казнях и этих чертовых амулетах, – проговорил наконец палач. – Это словно зашифрованные послания. Что, черт возьми, он хочет сказать этим? Почему то и дело выбирает похожие наказания?

– Потому что он намеренно убивает только девушек? – предположил Симон.

– Это я и так знаю! Но почему?

Якоб склонился над Евой, взял амулет и резко дернул. Шнур оборвался, и медальон оказался у палача в ладони. На нем, как и на других, была изображена Богородица в венце.