Джон Робертс - SPQR V. Сатурналии

Я бросил свою салфетку на пол и пошарил на разоренных столах – не осталось ли чего-нибудь съестного. Я был голоден, как собака, к тому же мне хотелось пить, и я зачерпнул добрую чашу вина. На мой вкус, вино слишком сильно разбавили водой, но мне не хотелось искать новый кувшин.

– Не напивайся, – сказал отец. – Ты должен побеседовать с кое-какими важными людьми, которые скоро будут здесь.

Как и я, он навалил на свою тарелку разные остатки пира рабов. Вольноотпущенники тоже угощались кто чем мог. Кто-то обнаружил почти нетронутого тунца, и мы поделили его между собой. Остались также первоклассные оливки, а хлеба и вовсе было вдоволь. Рабы сразу перешли к мясу и экзотическим фруктам – тому, что они редко ели в течение остального года.

Я уселся и начал жевать.

– Отец, ты знаешь, где живет Аристон из Ликии? Он лечил Целера, когда тот умирал, и я хочу задать ему несколько вопросов.

– Никогда не имел дел с этим человеком, – ответил глава нашей семьи, откусывая кусок яблока. – Я в жизни ни разу не болел, а все мои раны лечили хирурги легиона. Кроме того, думаю, ты опоздал: я слышал, он мертв.

– Мертв? – переспросил я, уронив кусок давно остывшей рыбы.

– Верно, мертв. Такое случается с большинством людей, если они живут достаточно долго. Я слышал, его нашли на берегу реки… – Отец помедлил, вспоминая. – Если не ошибаюсь, где-то в ноябрьские иды.

Ноябрьские иды… А Гармодию нашли мертвой утром девятого… Я готов был побиться об заклад, что Аристон умер за несколько дней до ид. Он распознал симптомы отравления? Если да, почему ничего не сказал? Может, он был еще одним шантажистом?

– А, хорошо, – сказал я, – значит, с одним человеком консультироваться меньше.

– Может, вообще ни с кем не надо консультироваться, – заявил отец. – Если виденное тобой на Ватиканском поле – достаточное свидетельство, мы сможем добиться тех же результатов без необходимости доказывать убийство.

– Цицерон думает, что у меня почти нет шансов возбудить дело.

Я не упомянул, что Клодий хотел, чтобы я доказал невиновность Клодии. Все и без того было достаточно сложным.

– Ты рассказал о Ватиканском поле Цицерону? – раздраженно спросил отец. – Не знаю, чего ты рассчитывал этим добиться. Цицерон – робкий маленький хомо новус с мечтами больше своих талантов. Он сказал тебе это потому, что боится, что не сможет обеспечить в данном деле обвинительный приговор. Цицерон похож на человека, который отправляется на бега, но будет делать ставки только на то, что считает верной победой. Проблема в том, что он никудышный знаток лошадей.

Как бы сильно ни уязвили меня эти слова, в суждении отца было немало справедливого. Я почитал Марка Туллия за его блестящий ум, но ему часто изменяла храбрость. Его познания были обширны, но он никогда не мог уяснить свое место в системе римской власти, что я приписывал его безвестному происхождению. Вечно неуверенный, он боготворил исконных аристократов, боролся за их дело и думал, что благодаря этому становится одним из них. В конце концов, нерешительность и самообольщение его погубят.

Я все еще стряхивал крошки со своей туники, когда начали прибывать гости.

Первым явился курульный эдил Виселлий Варрон, ничем не примечательный человек, довольно преклонных лет для занимаемой им должности. Я считал его трудолюбивым карьеристом без большого будущего, и считал справедливо. Следующим пришел Кальпурний Бестия, с которым я уже был знаком и которого не любил, хотя и знал, что он чрезвычайно одаренный человек, и поэтому проглотил свою неприязнь. Он был закутан в невзрачную тогу грязно-пурпурного цвета, вероятно, окрашенную скисшим вином, на его голове красовался массивный венок из позолоченных листьев плюща, а лицо было размалевано темно-красным, как лицо этрусского царя или генерала-триумфатора.

– Меня избрали Царем Дураков на большой пирушке на Палантине, – объявил он, ухмыляясь.

Я удержался от замечания, что он был единственным логичным кандидатом на эту роль.

Последний прибывший застал меня врасплох.

– Гай Юлий, – сказал отец, беря его за руку, – как хорошо, что ты пришел. Я знаю, как сильно ты должен быть занят своими приготовлениями.

– Если вопрос касается нашей религии, верховный понтифик обязан рассмотреть дело и принять решение. – Цезарь произнес все это без малейших признаков иронии. Он мог произносить неописуемо напыщенные слова и всегда каким-то образом ухитряться делать это без смущения и без излишнего лицемерия. Я никогда не знал другого человека, которому удавалось бы такое.

Отец, как и большинство Метеллов, ненавидел политику Юлия Цезаря и все, за что тот стоял. С другой стороны, Цезарь сделался одним из самых многообещающих претендентов на власть и мог, несмотря ни на что, добиться выдающегося положения. Как семья, мы, Метеллы, любили ставить на каждую колесницу, участвующую в гонках. Меня беспокоило подозрение, что, раз Непот был человеком нашего клана в лагере Помпея, от меня ожидалось, что я сыграю такую же роль с Цезарем. Моя помолвка с Юлией была чисто политическим маневром, по мнению моих родных.

– Позвольте мне до начала собрания сообщить, что мой сын – вот он – расследует обстоятельства, сопутствовавшие смерти Квинта Цецилия Метелла Целера, – начал мой отец.

– «Обстоятельства, сопутствовавшие смерти», – сказал я. – Мне это нравится. Звучит много лучше, чем просто, скажем: «Расследует, как именно старикан дал дуба». Я могу взять эти слова на вооружение, когда…

– Уверяю вас, друзья и коллеги, – перебил меня отец, – своеобразный талант моего сына – единственная причина, по которой мне пришлось вызвать его в Рим.

У него был обиженный вид. Что ж, он стареет.

– Расскажи нам, юный Деций, – сказал Цезарь, – как именно ты очутился на Ватиканском поле посреди ночи.

Я изложил слегка урезанный отчет о своем расследовании, опустив заключенный с Клодием полумирный договор. Он, наверное, уже рассказал обо всем Цезарю, но не было причин, чтобы об этом знали остальные.

– Клодия! – воскликнул Варрон. – Эта женщина в одиночку может разрушить Республику!

Гай Юлий снисходительно улыбнулся.

– Не думаю, что Республика настолько хрупка. Клодия – лишь помеха, не более.

– Для тебя – бо́льшая помеха, чем для нас остальных, Цезарь, – вставил Бестия.

– Как может одна слегка дегенеративная патрицианка быть помехой именно для меня? – мягко спросил Цезарь.

– Она – сестра Публия Клодия Пульхра, а Клодий, как знает весь мир, – твой охотничий пес.

Улыбка Кальпурния Бестии стала ехидной, причем это ехидство было более заметным из-за его раскрашенного лица. Как прислужник Помпея, он выискивал любой способ привести Юлия Цезаря в замешательство.