Иван Любенко - Приговор

— Как её зовут?

— Юлия Воронова. Из мещан. Окончила женскую гимназию. Училась в одном классе с Риммой Ивановой. Да, с той самой, что Государь посмертно пожаловал за подвиг Георгиевский крест IV степени. Совсем разные оказались одноклассницы. Кстати, я навёл справки. Дед и бабка по матери у неё и в самом деле были крепостными.

— Да, трагедия в третьем поколении, — тяжело вздохнул Ардашев и спросил: — А что известно о резиденте? Кто он?

— Бывший офицер. Но документы на Ерёмина, судя по всему, не его. Вероятно, настоящий Ерёмин давно сгинул в чекистских подвалах. При обыске в комнате нашли кодовую таблицу и зашифрованный доклад: план переброски полков и дивизий Добровольческой армии на август месяц. Представляете? Этот документ имеется в одном экземпляре и хранится в сейфе у генерала Романовского. Стало быть, англичане совершенно правы: в штабе армии есть красный крот. Вы, помнится, обещали его отыскать.

— Так ведь я и не отказываюсь. Вот немного поправлюсь…

— Нет-нет, дорогой Клим Пантелеевич, я не в претензии. Вы уже достаточно нам помогли. А если честно, — Фаворский перешёл на шёпот, — мне ужасно стыдно и за себя, и за Каширина. Прошляпили мы резидента, точно гимназисты преподавателя, вошедшего в класс. Но, как говорится, сколько кобылке не прыгать, а быть в хомуте.

— Скажите, сколько всего золотых монет подняли наверх? — с трудом выговорил Ардашев.

— Четыре тысячи четыреста девяносто девять, включая и ту, что лежала в простреленном кармане ваших брюк.

— Значит, все. Всего в восьмом сундуке, отправленном в 1828 году в составе обоза, следующего из Тавриза в Санкт-Петербург через Ставрополь, находилось четыре тысячи пятьсот монет. Первую из этого числа обнаружили девять лет назад при закладывании фундамента керосиновой будки на Соборной горе. Она покоилась внутри золотого брегета, найденного в кармане мундира офицера — поручика Рахманова… Убитый мною Савраскин — его правнук.

— Я что-то такое припоминаю… — наморщил лоб Фаворский. — Но, главное, золото вернулось государству в самое трудное время.

Ардашев посмотрел на дверь и тихо осведомился:

— Могу я узнать, где оно сейчас находится?

— Пока под охраной у меня в кабинете. Отправим в Ставку, как только получим приказ. Скажу вам по секрету: командование думает о вашем награждении за столь щедрый подарок Добровольческой армии. Но пока не знают, как поступить. Были бы вы военный, было бы проще. Звание, орден… Но вы штатский. Дать вам действительного? При сегодняшней ситуации, согласитесь, это будет выглядеть, как насмешка. Может, денежную премию?

— А позволите мне самому выбрать награду? — усталым голосом осведомился статский советник.

— Да-да, конечно… К слову, я сегодня вечером выезжаю в штаб, встречусь с генералом Романовским и всё ему передам. Я вас внимательно слушаю.

— Прошу отпустить Юлию Воронову. Пусть идёт на все четыре стороны.

Полковник покачал головой.

— Право же, Клим Пантелеевич, это положительно невозможно. В конце концов, следствие ещё не закончено.

— Тем не менее, извольте передать моё пожелание начальнику штаба, — настойчиво вымолвил статский советник. — Простите, Владимир Карлович, я устал. Да и рука что-то ноет.

— Всё-всё. Ухожу. Я вас изрядно утомил. А в рассуждении вашей просьбы, не беспокойтесь. Обязательно доложу.

— Благодарю. Но прежде прошу предупредить начальника тюрьмы. Там такие ухари, что не приведи Господь. Пусть оставят её в покое до получения окончательного решения.

— Не беспокойтесь, — Фаворский поднялся. — Распоряжусь прямо сейчас. Да, чуть не забыл. Это вам. Чудом раздобыл две коробочки ваших любимых леденцов. Настоящий «Георг Ландрин». — Он оставил монпансье на тумбочке. — Выздоравливайте.

— Благодарю вас. Теперь у меня есть небольшой запас.

— Честь имею.

— До свидания.

Полковник надел фуражку и вышел.

Ардашев открыл одну коробку, выбрал красный леденец и положил под язык. Но благодушное настроение не наступило. В голову лезли грустные мысли:

«Господи, зачем Ты придумал такое жестокое испытание моей стране? — закрыв глаза, думал Ардашев. — Брат убивает брата, сын — отца, а вчерашняя гимназистка готова идти на эшафот за идеи какого-то Маркса, всю жизнь считавшего Россию врагом Европы. Помнится, читал, как этот, с позволения сказать теоретик, ратовал за поражение русских не только в Крымской, но и в Кавказской войне и восхищался героизмом польского наёмника полковника Теофила Лапинского (Теффик-бея), который на деньги англичан высадил польский десант на Кавказе и два года воевал на стороне горцев. И жал ему руку… Что может объединять германца Карла Маркса и Юлию Воронкову из Ставрополя? Ненависть к России? К русским? Как это возможно?.. Что за бред?!».

На третий день нахождения Ардашева в госпитале охрану у его палаты сняли. А вечером, к нему наведался Каширин и, как проигравший пари, принёс в свёртке бутылку настоящего мартеля и шоколадку с миндалём «фабрики Абрикосова». Клим Пантелеевич тут же предложил сыщику выпить по рюмочке, но тот наотрез отказался и предложил посидеть во дворе, потому что курить в палате воспрещалось.

По ступенькам статский советник спустился сам, но не без помощи своей привычной трости, которую по его просьбе принесла в госпиталь Вероника Альбертовна.

Начальник городского уголовно-розыскного отделения был не на шутку расстроен. Курил одну папиросу за другой и сетовал, что лавры по поимке большевистского подполья и отыскания персидского золота достались контрразведке, а ему лишь нагоняй от военного начальства. Мол, не сумел доставить красного резидента живым на допрос.

Где-то посередине разговора, Антон Филаретович задумался на миг, а потом спросил:

— Выходит, Савраскин следил за вами?

— Два дня ходил по пятам.

— Но не могли же вы этого не заметить?

— Естественно.

— Так чего же вы тогда пошли искать золото сами, без чьей-либо помощи?

— Ловил на живца.

— Это на кого? На самого себя, что ли?

— Совершенно верно.

— Но зачем надо было так рисковать? Почему ко мне не обратились? Я бы за ним «хвост» послал.

— Эх, Антон Филаретович, я слишком хорошо знаю, как работают местные топтуны. К тому же их лица всем известны, независимо от наклеенных усов и бороды. А Савраскин не промах, сразу бы всё раскусил. В лучшем случае, я бы отыскал золото, а убийцу Шахманского — нет.

Каширин недовольно фыркнул:

— Думаете, я не сумел бы его арестовать?

— А на каком основании, позвольте узнать? Разве у вас или у меня были доказательства его причастности к убийству Аркадия Викторовича? Нет, это были лишь мои предположения. А попытались бы вы задержать Савраскина, так он бы рассмеялся вам в лицо. «Да, — сказал бы он, — я был осуждён на вечную каторгу. Но меня освободила революция. Я вышел по амнистии. И что, теперь вы будете подозревать меня в каждом преступлении, которое совершается в Ставрополе?»…А так я стал для него и следователем, и судьёй, и палачом.