Иван Любенко - Приговор

— А когда вы поняли, что он спустился в колодец и идёт за вами?

— Ещё до того, как я наткнулся на мешки с золотом, я услышал, как где-то сажени за три позади меня, он споткнулся о камень, который я положил прямо посередине хода. Савраскин крался за мной и, чтобы не быть обнаруженным, не зажигал фонарь. Да это ему и не особенно было нужно. Мой свет служил для него своеобразным маяком.

— Очередной раз восхищаюсь вашим точным расчётом. Вы предусмотрели всё, — сыщик вздохнул, — не то что я, вечный неудачник.

— Вы явно преувеличиваете мои достоинства. Если бы я не переоценил своё умение стрелять из неудобного положения, я бы не оказался в госпитале. Ведь первая пуля попала злодею в шею, а не в голову, как я рассчитывал. Поэтому, падая, он и успел меня ранить.

— Но зачем вы допустили развитие ситуации, как говорится, до точки кипения? Если вам было известно, что сзади следует опасный преступник, убивший Шахманского, то почему вы не устроили засаду и не пристрелили его там, в подземелье, из-за какого-нибудь угла?

Клим Пантелеевич достал из кармана больничного халата коробочку монпансье, положил под язык зелёную конфетку и сказал:

— Во-первых, его причастность к смерти Аркадия Викторовича была лишь предположительной, а во-вторых, согласитесь, позади меня мог красться кто угодно. И он мог не иметь никакого отношения к преступлению на Александрийской. Я бы не простил себе случайное убийство невиновного человека.

— Да кто бы там разбирался! — Каширин подскочил и взмахнул руками. — Найти такой клад! Это же полная индульгенция. Никто бы даже не посмел вам задавать вопросы. Вам бы всё простили. Разве вы этого не понимаете?

Статский советник посмотрел внимательно на собеседника и промолвил:

— С некоторых пор мнение окружающих мне безразлично. Главное, я бы себе этого не простил. А человека, как известно, до могилы могут довести только болезнь и угрызения совести. — Опираясь на трость, Клим Пантелеевич поднялся. — Я опять переценил свои возможности. Плечо разболелось. Пора прилечь.

Антон Филаретович кивнул на прощанье, заложил руки назад и побрёл к калитке.

Статский советник так и остался стоять, любуясь верхушками старых тополей, озарённых золотым светом заходящего солнца.

Дышалось легко, и пахло свежестью, как всегда бывает перед грозой. Неожиданно ударил большой колокол Казанского собора. За ним, точно по команде, прокатились раскаты грома, и на ещё не остывшую от летнего зноя землю упали редкие, размером с вишню, капли дождя.

Впервые за последние два года к Ардашеву вернулись мир и покой, но, как вскоре выяснилось, ненадолго.

Уже через неделю с плеча сняли швы, и Клим Пантелеевич вернулся домой. Рана ещё ныла, но теперь эта была тупая и вполне терпимая боль. Начальник контрразведки слово сдержал: юную подпольщицу помиловали и выпустили из тюрьмы под честное слово не воевать на стороне большевиков. Не раздумывая, девушка согласилась и дала подписку, в которой обязалась проживать в Ставрополе по указанному ею адресу и, кроме того, должна была раз в неделю отмечаться в бывшем полицейском управлении. Но уже на второй день поднадзорная исчезла. Об этом стало известно от дворника бывшего доходного дома, где она проживала. Ни мать, ни отец, так толком не смогли пояснить, посланному к ним офицеру контрразведки, куда же она запропастилась.

Всё выяснилось на следующий день, когда казачий разъезд под селом Татарка попытался остановить незнакомку, шедшую окольными путями в сторону станицы Невиномысской, где засели красные. Стоило всадникам приблизиться, как девушка попыталась скрыться в лесу, но, понимая, что её догонят — открыла стрельбу из револьвера. Пуля попала коню старшего разъезда прямо в глаз, и добрый конь пал. Другой казак догнал беглянку и со всего маху рубанул шашкой. Труп доставили в город. В её платье обнаружили записку, в котором указывались фамилии и адреса особо опасных контрреволюционеров, подлежащих ликвидации. Первым среди них значился Клим Пантелеевич Ардашев, проживавший в доме № 38 по Николаевскому проспекту. Каким образом ей стало известно о его причастности к поимке всей группы подпольщиков, осталось загадкой.

Всё это статский советник узнал из телефонного разговора с полковником Фаворским, позвонившим в тот же день со станции Кавказской, уже отбитой у большевиков. Он также просил Клима Пантелеевича прибыть в Ставку, в Тихорецкую, на только что отремонтированном бронепоезде и лично сопроводить персидское золото, уже погруженное в блиндированный вагон первого класса. Поезд отправлялся в семь вечера со второго пути и был под охраной. Ардашев согласился, и через два часа посыльный доставил на квартиру специальный пропуск.

— Куда ты опять? — тревожным голосом спросила Вероника Альбертовна, войдя в кабинет.

— Просят сопроводить персидское золото, — укладывая саквояж, ответил Клим Пантелеевич.

— Неужто, кроме тебя, больше некому? Ведь плечо ещё болит. Там что, охраны не хватает?

— Охраны, как раз, предостаточно. Вагон бронированный, из состава бронепоезда. Не волнуйся. Буду, как у Христа за пазухой. В Тихорецкую я давно собирался. Дело там у меня одно осталось. Потому и просят приехать.

— Надолго?

— На несколько дней, — статский советник повернулся к жене, и, глядя на неё, ответил: — Ты же знаешь, как я без тебя скучаю. Не волнуйся, пожалуйста.

— Клим, — опустив глаза, вымолвила супруга, — у нас деньги скоро закончатся…Я всё хотела спросить, но было как-то неловко…Послушай, а власти могут выдать тебе какую-нибудь денежную награду? Как-никак, ты отыскал для них сокровища, пропавшие почти сто лет назад. Может, не стоит стесняться, а?

Ардашев закрыл саквояж, опустился в кресло и сказал:

— Присядь, мне надо с тобой поговорить.

Вероника Альбертовна, точно прилежная ученица, послушно расположилась напротив.

— Видишь ли, какое дело… С самого начала я был убеждён, что с большевиками надо было покончить, как можно скорее. Горстка авантюристов, скитавшаяся по ссылкам, а потом бежавшая за границу и квартировавшая там на деньги с так называемых «эксов» в России (по сути грабежей и разбоев), вносила смуту давно. Однако их опасность недооценили. И они вернулись. На средства немецкой разведки совершили государственный переворот. Многие думали, что незаконная власть продержится недолго, неделю или, самое много, месяц. Но случился удивительный парадокс: большая часть населения страны их поддержала. Это произошло от того, что большевики бросили в народ популистские лозунги: «Долой войну!» и «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!». Конечно, народ от войны устал, да и землепашцам захотелось присвоить помещичьи земли, скот, дома, а рабочим — управлять фабриками и заводами, начисляя себе высокое жалование. Никто из этих обманутых до сих пор не понимает, что сразу после установления коммунистической диктатуры их лишат всего. Это неминуемо. На смену частным хозяевам всё тех же заводов и фабрик придут чиновники от новой власти, а крестьян, вероятно, загонят в какие-нибудь новые образования: «сельхозкоммуны», «красные крестьянские артели», да, в общем, дело не в названиях…Всех несогласных с новыми порядками либо казнят, либо приговорят к каторжным работам, что неминуемо. Допускаю даже, что начнётся полное истребление всех бывших сословий: духовенства, дворянства, купечества, мещан и других. Естественно, наиболее образованная часть населения всё это понимает, и потому миллионы людей поднялись на борьбу с красным злом. Идёт гражданская война. И я тоже принимаю в ней участие… Буквально за день до отыскания персидского золота мне удалось раскрыть в Ставрополе большевистское подполье. Арестовали почти всех. Не расстреляли только одну юную барышню. Взамен денежного вознаграждения за отыскание сокровищ я попросил сохранить ей жизнь. Её отпустили под честное слово, что она больше не будет воевать на стороне красных. Но своё обещание подпольщица не сдержала и была убита. В её платье нашли список подлежащих уничтожению контрреволюционеров. Первым в списке стоял я. — Ардашев поднялся, подошёл к окну и, не оборачиваясь, сказал: — Теперь о главном. Считаю своим долгом довести до конца начатую работу и сохранить агентурную сеть за рубежом. Понимаешь, многие из тех, кого я с таким трудом внедрил в другие страны, сейчас находятся в растерянности. Они потеряли связь с Центром, не знают, что делать дальше. Необходимо с ними связаться, объяснить создавшуюся ситуацию, словом, успокоить и вселить уверенность, что наша победа над большевиками — дело времени.