Вадим Сухачевский - Декамерон 1914

И тут вдруг Дуня подала голос:

— Это он шутки шуткует, он колобродит! Точно говорю, — он!

— Что за глупости? Кто — «он»? — спросила княгиня.

— Он! Этот бес! Абдулла называет: Шаула .

— По-татарски — «призрак», — пояснил генерал Белозерцев. — Я по-ихнему, по-татарски, еще с Геок-Тепа малость понимаю.

Дуня подтвердила:

— Вот-вот! Абдулла говорил: Беяз Шаула . Белый Призрак, то есть.

Когда-то судебный следователь Лежебоко учил меня, что мелкие подробности способны помочь изобличить любую нечистую силу. Сейчас, кажется, настал соответствующий момент. Увидев, что Петров близоруко щурится, я вспомнил, что вчера на нем были весьма приметные очки с толстой костяной оправой. Наверняка, тот Шаула , что саданул ему в глаз, и сломал эти очки. Но тогда, коли это все же не призрак, а человек, он неминуемо должен был поранить себе рук.

Я внимательно осмотрел руки всех сидевших за столом, но никаких следов ни у кого из них на руках не обнаружил.

Неужто и впрямь призрак?.. Вздор, конечно!..

Тем временем Дуня продолжала поминать этого самого Шаулу.

— Ах, опять все те же глупости… — вздохнула госпожа Ахвледиани. Затем пояснила для остальных: — Видите ли, у здешних детей гор существует такое поверье: дескать, когда сходит этот ледник, просыпается спавший досель под ним этот самый Беяз Шаула и творит свои проказы. — И укорила горничную: —Ты бы хоть, Дуняша, избавила нас от этих глупостей, ей-Богу.

Та вспыхнула:

— «Глупостей»?! А гребень мой — тоже, выходит, глупость, да?!

— Что еще за такой гребень? При чем тут?…

— А притом!.. Я хотела вам после рассказать, но раз уж так… Вот он, полюбуйтесь! — С этими словами она достала из кармана своего передника гребень для держания волос, украшенный разноцветными стекляшками. — Это «глупость», или что?!

— Ну гребень — и что с того?

— Да вы смотрите, что с ним сотворили! Абдулла сказал — теперь не поправишь, зубчики сломаются.

И тут я увидел, что два его медных зубца отогнуты, и вместе они напоминают некую конструкцию, подобную которой я, будучи судебным следователем, видывал не раз у N-ских воров, а именно — весьма умело сотворенную отмычку для замков. К слову сказать, изловленный у нас, в N., вор-домушник по кличке Ноздря однажды во время допроса даже в подробностях объяснил мне, как этой штукой пользоваться.

— Подумаешь! — сказала княгиня. — Ну наступил кто-нибудь невзначай на твой гребешок.

— Да?! А кто его из прически вынул по-незаметному? Он у меня завсегда крепко сидит в волосах.

— Да кому он нужен? Ему цена-то три копейки.

— Ну, положим, не три, а все семьдесят пять, три четверти рубля; для меня деньги немалые, десятая часть жалования, как-никак.

— Ладно. Но если кто-то и позарился, то откуда он снова у тебя?

— То-то и оно! Абдулла нашел возле лéдника.

— Сама же там, наверно, и обронила. А кто-то потом наступил.

— Да не была, не была я вчера вечером возле этого лéдника! Когда гости стали расходиться, сразу пошла к себе наверх. Здесь, в зале, он был еще на мне, а вернулась к себе — нет его! А мимо лéдника этого я вообще нынче не хожу, боюсь я до жути покойников, это уж Абдулла там нынче утром проходил. Он сказал: точно — это Беяз Шаула абекай . «Наколдовал», то есть. А кто бы еще? Люди — то здесь все — приличные.

«Да уж, приличней некуда», — подумал я, вспомнив про шишку на своей голове. Да и жертва кого-то из «приличных людей», ротмистр Сипяга, уже третий день лежал, не отпетый, совсем поблизости. Если прибавить к этому нынешний вид господина Петрова и обнаруженную мною адскую машину, то трудно сыскать публику более порядочную, чем та, что собралась здесь!

Дуня стряхнула набухшую слезинку.

— Что плачешь, глупая? — спросила княгиня. — Если нет другого горя, кроме как эти твои семьдесят пять копеек, то я тебе, так и быть, возмещу.

— Благодарю, конечно, но я — не по деньгам… Просто замуж теперь не возьмут, а у меня уж третий десяток — к середине.

— Отчего ж не возьмут, из-за заколки, что ли?

— Вот вы потешаетесь, барыня, — сквозь слезы сказала Дуня, — а Абдулла мне говорил…

— И что же он говорил такого?

— Говорил, что этот Беяз Шаула — он не зря у девушек вещи ворует. Это значит, что он ее себе в невесты облюбовал. А коли так — он теперь никому подступиться не даст.

— Тоже Абдуллайка сказал? Боже правый, глупости какие!

— И вовсе даже не глупости! Он рассказывал… У них в ауле такое было шестьдесят лет назад; тоже тогда лавина с гор сошла, и Беяз Шаула проснулся. Тогда у одной девушки вещи начали пропадать, а потом все, кто к ней сватался, помирали: кто от болезни какой-нибудь помрет, кто вдруг с обрыва сверзится…

— …а кто — с лестницы… — по-жеребячьи гыгыкнул господин Львовский.

После его слов все как-то машинально перевели взоры на красного, как вареный рак, опустившего глаза Петрова.

Повисшую тишину снова нарушил господин Львовский.

— Кстати, господа, — сказал он, — в моей комнате, кажется, тоже какой-то… как его там?.. Беяз Шаула (гы-гы!) побывал. Вот, посмотрите-ка. — С этими словами он достал из кармана какой-то темный стеклянный бутылек.

— Что это? — спросила княгиня.

— Не могу знать, ибо, даю слово — сей предмет не мой, и как он очутился у меня, я ведать не ведаю. Тут на нем что-то написано, но… я не могу понять.

— Дайте-ка сюда, — попросил профессор Финикуиди и прочел: — Оculus guttis. Что означает всего-навсего — капли для глаз.

— С роду ничем подобным не пользовался! — воскликнул Львовский. — С глазами у меня, тьфу-тьфу, все в полном порядке.

— К тому же флакон пуст, — сказал Финикуиди.

— Где вы это нашли? — спросил я.

— Представьте себе, в кармане собственного пиджака. Вот этого самого. Утром стал надевать, а там, в кармане, что-то… Я этот пиджак в последний раз только позавчера надевал, в тот день, когда несчастный господин Сипяго… — Он примолк.

— Да, мы еще мало знаем о мире темных сил, — изрекла многознающая госпожа Дробышевская, а настроенная более практично госпожа Евгеньева сказала:

— При известной ловкости рук кто-то мог вам и на ходу положить. Вы могли и не заметить, когда вечером разоблачались, не так ли?

— В сущности, вполне мог, в тот вечер, признаться, вина выпил с господином Шумским. Но если кто-то подсунул — то, спрашивается, зачем?

— Ну а вы-то как полагаете?

— Да, собственно, ничего я даже и не полагаю. Вот, думаю, господин профессор определит, что там было, для того и прихватил с собой. Вы ведь, кажется, химик, профессор? — обратился он к Финикуиди.

— Ну-ка, попробуем, — сказал профессор. — Дайте-ка сюда… Вообще-то для определения нужны колбы, реактивы; но… можно и проще… — С этими словами он взял со стола уксус, накапал немного во флакон, встряхнул его, затем произнес: — М-да, тут было все что угодно, но точно не глазные капли. Как мне не хватает моей химической лаборатории!