Филипп Ванденберг - Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

— По мне, чем скорее мы прекратим работу здесь, тем лучше, — согласился д’Ормессон. В следующий же момент он в ужасе вскочил. Глухой рев сотряс землю.

— Где Курсье? — крикнул Миллекан. — Курсье! — Тишина.

Миллекан, Туссен и д’Ормессон побежали к гробнице Нефера. Туссен зажег карбидовую лампу.

— Курсье! — кричал он в темноту. — Курсье?

В свете лампы они увидели, что земля над гробницей провалилась.

— Курсье! Курсье! — по очереди звали мужчины.

Там, где они обнаружили вход, зияла глубокая дыра.

Из нее поднималась пыль.

— Боже мой, Курсье, — прошептал Миллекан.

Туссен первым пришел в себя. Он закрыл платком лицо и полез в образовавшийся кратер.

— Вы с ума сошли? — Миллекан кружил вокруг отверстия в земле и беспрерывно повторял: — Вы с ума сошли?

Беспощадный к окружающим, Туссен был беспощаден и к себе. С привязанной к поясу лампой он спускался в отверстие. Спуск был тяжелым, потому что плиты лежали неровно, а Туссену приходилось следить за тем, чтобы они не обрушились под его весом.

Достигнув дна кратера, Туссен увидел, что вход в гробницу завален. Однако камни обрушились таким образом, что, упершись друг в друга, оставили зазор у земли. Не раздумывая, Туссен на четвереньках пролез в него, взяв в зубы кольцо лампы. В тот момент он просто не думал об опасности, которой подвергался.

Потолок центральной камеры обрушился, но в левом переднем углу хватало пространства для того, чтобы встать. Туссен поднял лампу. Карбидовый газ, с шипением вырывавшийся из отверстий лампы возле кольца, почти лишил его сознания. Плотная мелкая пыль наполняла воздух, мешая обзору. В свете лампы Туссен заметил, что плита, предотвращавшая до того обвал потолка, теперь держалась лишь одним краем и с виду давно должна была не выдержать веса.

Туссен непроизвольно втянул голову и, пытаясь избежать опасности, сделал пару шагов в сторону боковой камеры. Проход и одна из стен выдержали. Насколько позволял видеть тусклый свет, рухнувший потолок расколол кувшины, по крайней мере все вокруг было усыпано осколками ближнего сосуда, как после взрыва. Дальний же был скрыт каменными плитами.

И какими плитами! Многие высотой в человеческий рост, но не толще ладони, они беспорядочно торчали среди обломков. Между ними были многочисленные отверстия и зазоры. Туссен осветил все по очереди промежутки, но и следа Курсье не обнаружил.

Если Курсье оказался погребен под рухнувшим сводом, то ему уже ничем нельзя было помочь. Но, быть может, пришло в голову Туссену, Курсье вовсе не было в камере. Возможно, ему удалось выбраться и он бросился в ночь бог знает куда. И в этот момент Туссена охватил страх, страх, который он задушил в себе мыслью о необходимости оказать помощь. Мысль о том, что плиты в любой момент могут обрушиться на него, подействовала так, что ноги отказались повиноваться голове.

Будто окаменев, стоял Туссен, не в силах двинуться с места, страх быть погребенным под обломками гробницы стремительно увеличивался, и он, так и не сумев заставить свое тело повиноваться, опустился на колени и согнулся. Так он пополз в сторону выхода, толкая перед собой лампу, хотя вполне мог идти выпрямившись.

Там, где в основной камере плиты оставили лишь узкое отверстие, Туссен внезапно увидел прямо перед собой неподвижную руку. Предплечье примерно посередине было раздавлено плитой. Можно было лишь догадываться о том, соединено ли оно еще с телом. Курсье!

Туссен подтолкнул лампу ближе к руке. Кровь окрасила пыль вокруг.

— Курсье! — тихо позвал Туссен. — Курсье! — Возле руки лежал темный свиток, казалось, он выпал из руки Курсье, и Туссен взял его.

Боль за человека, с которым он проработал последние недели, подействовала на Туссена неожиданным образом. Его глаза наполнились слезами, и мужчина, не помнивший, когда в последний раз плакал, зарыдал. Одновременно он почувствовал, что ноги вновь начали повиноваться, и, шатаясь, выбрался на поверхность.

Миллекан и д’Ормессон молча стояли и вопросительно смотрели на Туссена. Тот только кивнул и махнул в сторону дома, что можно было истолковать как: «Здесь больше нечего делать. Пойдемте!»

Придя домой, Туссен рассказал, как обнаружил Курсье. Они сидели за единственным столом, вливали в себя вино стакан за стаканом, и Миллекан с д’Ормессоном впервые разговаривали друг с другом. Почти случайно Туссен вынул из кармана свиток, найденный им возле руки Курсье. Ученые с интересом наблюдали за тем, как он пытается расправить листы.

— Это лежало возле руки Курсье, — сказал Туссен, протягивая им бумагу. Это была старая упаковочная бумага темно-коричневого цвета, порванная, размером примерно с раскрытую книгу. Туссен положил ее на середину стола, чтобы все могли видеть.

Бумага была старой, и ее не раз использовали, а рисунки, сделанные грубым плотницким карандашом, местами были неразличимы. Вернее, это были мелкие геометрические фигуры: треугольники, квадраты и круги, соединенные линиями. Загадочные двух- и трехзначные числа дополняли картину.

— Кто-нибудь понимает, что это? — медленно спросил Туссен.

Д’Ормессон подвинул бумагу ближе к себе, повернул несколько раз, посмотрел на свет, протянул Миллекану и, наконец, ответил:

— Я не знаю.

— Но этот лист выпал из руки Курсье. Как еще он мог попасть в гробницу?

Миллекан откинулся на спинку деревянного стула, взял бумагу в руки, так что на нее падал свет от лампы, и что-то забормотал, на что остальные не обратили внимания.

— Ведь это с любым из нас могло случиться, — сказал д’Ормессон, выпил, вытер рукавом губы. — Завтра нужно достать его. Туссен, вы знаете, как это сделать?

Туссен пожал плечами:

— Нам нужен домкрат. Если нам удастся приподнять плиту, упавшую на Курсье, мы легко сможем вынести его. Но безопасным это мероприятие не назовешь.

— Хороший парень был, — заметил профессор д’Ормессон, — а ведь мне он сначала не понравился. Впечатление производил, будто больше в женщинах понимает, чем в истории Древнего мира. Казался человеком, способным на все, что сулит деньги. Есть такие люди.

Туссен покачал головой:

— Он был прекрасным ученым. Он легко бы мог жить на деньги, полученные в наследство, но работал в Коллеж де Франс, потому что ему это нравилось.

Миллекан начал тщательно протирать очки, при этом не отворачиваясь от бумаги, лежавшей перед ним на столе, и периодически повторяя: «Интересно, интересно!» При этом он кивал головой.

Туссен и д’Ормессон подвинулись ближе.

— Что вы об этом думаете, профессор? — спросил Туссен.

Тот привычным неспешным движением надел свои очки в золотой оправе, хлопнул ладонью по бумаге и сказал:

— Я не уверен, но подозреваю, что это план Саккары.