Филипп Ванденберг - Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

Сначала ему было отказано, позднее же, в ответ на личную просьбу барона, министр дал положительный ответ. Причина была в одной афере, ставшей настоящей сенсацией. Один берлинский археолог десять лет назад в Египте обнаружил бюст царицы Нефертити и, обойдя закон, вывез ее в Германию. Когда об этом стало известно, возникли трения на дипломатическом уровне, и с тех пор Египет тщетно прикладывал усилия, чтобы вернуть собственность.

Омар отправился в Дувр, там сел в поезд, следовавший до Лондона, прибыл в столицу ровно в 18:10 на вокзал Виктории, взял черное такси и отправился, минуя Букенгемский дворец и Парк-Лейн, в сторону Бэйсвотера. Неподалеку от вокзала Пэддингтон, где делает поворот Харроу-роуд, Омар снял номер в «Мидленде», — если верить проспектам, отеле высшей категории, — и осведомился, заполняя анкету гостя, далеко ли до Глочестер Террейс.

Портье сделал комплимент касательно прекрасного английского языка вновь прибывшего, поправил манжеты и, жестикулируя, указал Омару дорогу — нужно было трижды повернуть, путь не занимал и пяти минут. Не проглотив ни крошки, Омар лег в постель и основательно выспался.

Следующее утро было солнечным, что случается в Лондоне чаще, нежели принято считать, Омар проглотил скудный английский завтрак и отправился в путь. Несмотря на то что он впервые был в Лондоне, город не показался ему таким чужим, как Берлин. Омар мысленно поблагодарил за это профессора Шелли и его жену Клэр, которые в Луксоре долгими зимними вечерами рассказывали ему об Англии и Лондоне.

То, что отличало Лондон от Каира и любого другого египетского города, — это чистота его улиц и упорядоченность движения. Автомобилей было намного больше, чем экипажей, по улицам ездили двухэтажные омнибусы на высоких колесах.

Первое, что удивило Омара, когда он оказался перед домом 124 на Глочестер Террейс, — двухэтажным, белым зданием в раннем викторианском стиле, о чем в первую очередь свидетельствовал портал с колоннами, — была металлическая табличка с именем Хартфилд, которую, судя по ее блеску, полировали не реже раза в неделю. То же можно было сказать и о ручке звонка, за которую Омар решительно потянул. Дверь открыл седой пожилой мужчина, похожий на дворецкого. За ним появилась дама средних лет и таких же манер, судя по мужским брюкам и сигарете, которую она курила, зажав между зубами и не придерживая пальцами.

Омар не знал, как выглядел профессор Хартфилд, но сразу понял, что перед ним не он. Так что представился бывшим работником профессора, пожелавшим навестить его, будучи в Лондоне по делам. Он не видел профессора около четырех лет. Эти слова были встречены не слишком приветливо. Женщина отстранила старика и попросила Омара представиться, что он и сделал, не найдя причин скрывать свое настоящее имя.

После непродолжительной беседы, касавшейся в основном ее внешности и садовых работ, она представилась. Имя женщины — Амалия Дунс, она была родственницей миссис Хартфилд но материнской линии. Та же, упокой, Господи, ее душу, была ее тетей. Амалия Дунс, не замолкая, рассказывала Омару о том, что уже пятнадцать лет является добрым духом этого дома. Хартфилды отсутствовали месяцами, она же вела все дела еще до того, как погибла миссис Хартфилд и исчез профессор. Ее заявление о смерти профессора Омар молча отклонил на основании некоторых улик, свидетельствовавших об обратном.

Амалия Дунс была единственной законной наследницей Хартфилдов, и ее надежды на получение наследства были вполне обоснованы. То, что удивило Омара во время разговора на пороге дома, это сдержанность, с которой разговорчивая дама отреагировала на его вопрос о препятствиях в признании смерти профессора. Сама она, по ее словам, видела профессора в последний раз летом 1918 года, если не считать сна, в котором он явился ей в образе монаха в серой рясе. Она горько усмехнулась и сказала, что это случилось около трех недель назад, однако с тех пор она часто просыпается, напуганная видением профессора или монаха, склоняющегося над ней.

Чтобы избежать дальнейшего обсуждения снов Амалии Дунс, Омар вежливо распрощался, пообедал в «Кингз Армз» и отправился в расположенный неподалеку Гайд-Парк, где, усевшись на скамейку, наблюдал за лебедями и размышлял о том, что ему думать об этой Амалии Дунс. Ему показалось интересным, что заявление о смерти профессора было отклонено по причине определенных улик. Так что Омар направился в бэйсвотерский суд.

Старое здание имело угрожающий вид, как и все судебные учреждения мира, и прошло не менее часа, пока Омару удалось найти соответствующий отдел, а в нем судью Киттербелла, высокого мужчину с коротко остриженными волосами, уже с четверть века зарабатывавшего на хлеб и будущую пенсию тем, что с понедельника по пятницу, сидя за столом из темного дерева, выносил решения касательно заявлений о смерти в округе Бэйсвотер.

Омар предъявил паспорт и сказал, что у него есть вопросы по поводу дела Хартфилда, заявление о смерти которого было отклонено данным судом. Сказанное им не встретило особого энтузиазма со стороны Киттербелла, явно нарушив привычное течение его трудового дня и вынудив вызвать мисс Спаркинс, девушку, зимой и летом одетую в черное и принадлежавшую к союзу суфражисток. После долгих поисков она принесла соответствующие папки, и Киттербелл углубился в изучение их содержимого.

Между тем Омар рассказал судье ту же историю, что и миссис Дунс, о том, что когда-то он работал на Хартфилда и уже несколько лет не видел его, так что считал давно погибшим. Омар надеялся таким образом заставить судью прокомментировать решение об отказе признать смерть профессора. И он не ошибся в расчете.

Киттербелл достаточно несдержанно отреагировал на рассказ Омара, потребовал доказательства смерти, достал из папки квитанцию на двадцать тысяч фунтов из Вестминстерского банка и положил ее на стол. На квитанции стояла дата: Каир, 4 апреля 1921 года, а также подпись Хартфилда. В качестве адреса был указан счет в Миср банке в Каире, где указанная сумма и была снята по предъявлении доверенности и в соответствии с законом, о чем свидетельствовало подтверждение на запрос. Ни Вестминстерский банк, ни Миср банк не выразили сомнений в подлинности подписи, а так как покойники поставить свою подпись на документе не могут, видимо, следовало считать профессора Хартфилда живым. Археологи — люди своеобразные, они зачастую избегают общества, чего никак нельзя поставить в упрек в наши неспокойные времена. Может ли он, Омар Мусса, свидетельствовать о смерти профессора или назвать свидетелей?

Этого он не мог, да и не желал — то, чего он хотел, Омар достиг. Видимо, его давнее предположение подтверждалось: Хартфилд жил где-то в Египте, и не было причин считать, что он оставил планы найти гробницу Имхотепа.