Филипп Ванденберг - Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

— Ну, хорошо, если тебе так хочется знать: потому что это доставляет мне удовольствие и потому что так я зарабатываю больше, чем телефонистка, вот.

— Извини, — ответил Омар, — я не хотел.

— В любом случае, — заметила Тилли, — мать моей матери, то есть моя бабушка, работала на Алексе еще девочкой и тем не менее стала уважаемой женщиной. А по закону господина Менделя дети чаще бывают похожи на бабушек и дедушек, нежели на родителей.

Научное обоснование этого способа существования позабавило Омара, и они заговорили о жизни вообще и об отношениях полов; а потом вдруг пошли к Ашингеру, где даже ночью на столе можно было найти бесплатный хлеб, и пили пиво, и говорили о самом личном, потому что знали, что расстанутся и никогда друг друга не увидят вновь.

Ничего в его жизни за это время не изменилось, и все же Омар почувствовал себя лучше после этого необычного свидания. Самостоятельность девочки произвела на него впечатление, и он отодвинул чувство жалости к себе, которому с наслаждением предавался последние два дня.

На следующий день Омар появился в доме барона фон Ностица, который приносил ему всяческие извинения, ведь именно на его вечеринке Халима познакомилась с Никишем. Он был очень удивлен, услышав из уст Омара, что ни одна женщина не стоит того, чтобы за ней бегали, и если она его любит, то вернется сама, а если не вернется, значит, никогда не любила. После этих слов собеседники перешли к делу.

Омар сообщил барону, что напал на новый след, след, по которому уже шел однажды, но выпустил из внимания из-за нехватки сведений. Короче говоря, человек по имени Карлайль, бесследно исчезнувший, оставив в отеле личные вещи, в том числе листок с надписью «Имхотеп», вновь появился в Лондоне, причем в качестве любовника племянницы профессора Хартфилда. То, что профессор жив, подтверждает некая спорная улика — денежный перевод, осуществленный им в прошедшем году, вследствие чего было отклонено заявление о его смерти.

— Значит, вы полагаете, что Хартфилд жив? — взволнованно воскликнул фон Ностиц.

Омар беспомощно пожал плечами:

— Существуют как свидетельства его смерти, так и того, что он жив. Уверен я только в одном: тот, кто найдет Хартфилда, живым или мертвым, сразу на шаг приблизится к разгадке. И я решил найти Хартфилда!

Густав-Георг барон фон Ностиц-Вальнитц нервно стряхнул пепел:

— И как, если позволите, вы намерены сделать это?

— Я рассчитываю на вашу поддержку, — спокойно ответил Омар. — Как вы знаете, в Египте у меня есть враги, которые охотятся за мной. Вернуться в Египет под именем Омара Муссы было бы настоящим самоубийством. Но если бы вы сделали для меня фальшивый паспорт, все бы стало иначе. Я бы отправился в Египет и не вернулся бы, пока не нашел Хартфилда.

— Ну, если это все! — Маленький, толстый барон рассмеялся. — Все, что нам нужно, — это фотография и новое имя.

— Хафиз эль-Гафар, — сказал Омар, вспомнив имя своего квартиродателя, которое он уже как-то использовал в Луксоре, — Шарья Квадри, 4, Каир.

Узнав о намерении Омара вернуться в Египет, Нагиб приложил все усилия, чтобы отговорить друга. Он вполне может прямо здесь пустить себе пулю в лоб и, таким образом, сэкономить деньги на поездку, потому что с аль-Хуссейном шутки не пройдут. Он понимает боль Омара из-за ухода Халимы, но этой страсти к смертельному риску ему не понять. Самого его и десятью лошадьми в Египет не затащишь, даже если ему придется зарабатывать себе на жизнь, продавая газеты. Омар должен благодарить Аллаха Всемогущего за то, что такого поворота событий они могут не бояться. Во всяком случае, на его, Нагиба, помощь Омар может не рассчитывать.

Омар ответил, что он готов отказаться от помощи Нагиба, с Халимой же его планы также никак больше не связаны. Он собирается искать Хартфилда и найти его, живым или мертвым, и для этого барон оформит ему фальшивый паспорт. Он собирается отпустить бороду, какую имел раньше, став, таким образом, вновь похож на семь миллионов египтян.

Естественно, разговор окончился спором Нагиба и Омара. Через два дня господин Хафиз эль-Гафар сел на поезд до Мюнхена, потом пересел на поезд, следовавший до Триеста, где его ожидала каюта на корабле, следовавшем в Александрию, конечно, первого класса.

Как и всегда, когда Нил, следуя своим собственным законам, поднимается, становясь из зеленого коричневым, Египет оживает. «Изис», старая яхта леди Доусон, поднялась вместе с водами, натянув удерживавшие ее канаты, и волны сильнее прежнего начали биться о ее борт. С запада подул сильный бриз.

Отплывший с противоположного берега, от Луксора, перевозчик боролся с волнами. Он предупредил иностранца, что, когда Нил поднимается, переправа становится небезопасна, особенно в ночное время суток Однако его сомнения были развеяны толстой пачкой денег. Теперь же положение действительно стало опасным, и перевозчик выкрикивал в темноту извечное Inscha ’ allah! молясь и подбадривая себя и отгоняя страх одновременно.

Леди Доусон наблюдала за представлением из салона, «Это должен быть он! Французы всегда опаздывают, это самый невезучий народ из всех, что я знаю».

Агент Джерри Пинкок, прозванный «ищейкой», подошел ближе. Его трудно было узнать: с тех пор как он попал в Египет, он стал коротко стричь волосы, что положительно отразилось на его внешности. Лорд Карнарвон прибыл из Англии вместе с дочерью Эвелин, а если где-то появлялась Эвелин, значит, неподалеку был и Картер. Он сидел за освещенным столом в центре комнаты, не выражая ни малейшего интереса к происходившему на реке, перед ним лежала стопка карт и документов.

— Лучше бы он остался в отеле, — заметил Пинкок, не страдавший недостатком мужества, засомневавшийся, однако, в правильности решения путешественника, чье положение становилось все опаснее. Мужчина в лодке был для них важной фигурой.

Казалось, лодка совсем не продвигалась вперед. Скорее перевозчик боролся с ветром и делал все возможное для того, чтобы парусная лодка не перевернулась. Наконец, у леди Доусон кончилось терпение, и она предложила гостям занять места.

Как обычно, Джоан Доусон сидела во главе стола. Справа от нее — лорд Карнарвон, далее Пинкок, слева — Картер и Эвелин, с которой не спускал глаз отец. Слуга-египтянин принес виски и шерри на круглом подносе, Пинкок поднялся, взяв бокал, и произнес с присущей случаю серьезностью: