Борис Акунин - Чёрный город

– …Ай, нехорошо, дорогая Саадат-ханум, – корил женщину за что-то хозяин. – У них пролетарская солидарность, а у нас должна быть капиталистическая. Если вы уступите рабочим – какой пример другим подадите? Некрасиво сделаете, всех нас подведете.

– Что я могу, бедная вдова? – Саадат-ханум вся поникла. – Я всего лишь слушаю советов моего дорогого друга и защитника Гурам-бека.

Ее спутник поправил манжеты, насупил мохнатые брови, кивнул. Не обращая на него внимания, Арташесов снова обратился к вдове:

– Саадат-ханум, я поговорю с остальными, но вы сами знаете, что это никому не понравится.

– А бакинская рыцарственность? – воскликнула дама, в ее прекрасных глазах заблестели слезы. – А жалость к несчастной, которая вынуждена тащить тяжкую ношу на своих слабых плечах?

По-русски она говорила очень хорошо, гораздо чище, чем Месроп Карапетович.

– Э, когда речь заходит о нефти, у нас с рыцарственностью не очень, – сказал тот и веско прибавил. – Подумайте хорошенько, советую как друг.

– Хорошо… – упавшим голосом молвила Саадат-ханум. – Мой дорогой Гурам-бек, отведите меня куда-нибудь, где можно сесть. Голова кружится…

Они отошли. Наконец можно было откланяться.

Но это оказалось не так-то непросто. Услышав, что гость собирается уезжать, Арташесов пришел в ужас.

– Драгоценный мой, вы чем-то оскорблены? – спросил он в панике – похоже, неподдельной. – Если на глупые слова молодого Мусы Джабарова, я заставлю его извиниться! Если же на… – Он не договорил, но взгляд, устремленный на племянника, который по-прежнему маячил подле блистательной Клары, был красноречив. – У нас, если гость так быстро уходит, это плохой знак для хозяина!

– Чтобы меня оскорбить, требуются более сильные с-средства, – попробовал успокоить его Эраст Петрович. – А госпожу Лунную я оставляю обожателям на растерзание безо всякого сожаления и даже интереса.

Но Месроп Карапетович не унимался:

– Все заметят, что вы уехали без супруги. И многие из тех, кто особенно усердно за нею ухаживал, могут испугаться. Дорогой, вы не знаете бакинцев. Когда они сильно пугаются – ой, это опасно.

– Ничего, я рискну.

– Оставайтесь хотя бы до полуночи. Скоро зайдет солнце. Отсюда, из глубины, будут видны звезды. Всё небо как персидский ковер! Ай, красиво! – Арташесов воздел свои кишмишные глазки вверх. – А потом все пойдут в дом на банкет. Осетры, фаршированные омарами! Омары, фаршированные бискайскими креветками! Бискайские креветки, фаршированные икрой!

– А чем фарширована икра? – спросил Фандорин.

Минут десять продолжалось это препирательство. Мысленно Эраст Петрович проклял свою учтивость – нужно было уйти по-английски.

Наконец все-таки распрощались.

По пути к лифту, на краю бассейна, дорогу Фандорину преградил главный ассасин из киногруппы. Он успел здорово набраться в буфете, рог с вином покачивался в нетвердой руке.

– А-а, старый муж, грозный муж… – заплетающимся языком пробормотал актер, икнул. – Ик. Вы плохо видите сквозь ваши очки…

На этой фазе опьянения человеку обычно хочется скандала, поэтому Эраст Петрович ответил очень вежливо:

– О почтенный Ибн Саббах, я не ношу очков. Несмотря на старость, у меня идеальное зрение.

– Сами вы Саббах, – сказал пьяный, грозя пальцем. – А я бывший артист императорских театров и звезда серебряного, ик, экрана Лаврентий Горский! Я прогремел в «Войне и мире»! Ик.

– И сыграли там Долохова. Я д-догадался.

Фандоринское заикание звезде серебряного экрана не понравилось.

– Изволите меня пере… ик… дразнивать? – Горский сунул под нос Эрасту Петровичу рог, кажется, окончательно входя в роль задиры-гусара. – За красивых женщин и их любовников! Выпейте, сделайте одолжение.

Мысленно Фандорин записал Кларе за эту милую сцену еще одно штрафное очко. Прислушался к себе: может быть, это последняя капля и уже можно с чистой совестью разорвать отношение? Что скажет moralische Gesetz in mir [2] Нравственный закон внутри меня (нем.) ? Gesetz сказал: «Не хватит, но уже скоро. Потерпи».

– П-позвольте-ка.

Осторожно, двумя пальцами, Эраст Петрович отодвинул пьяного. Толчок был совсем не сильный, но Саббаху-Долохову много не требовалось. Он зашатался, и красное вино выплеснулось на белоснежный смокинг Эраста Петровича.

– О господи… – залепетал Горский, выходя из роли бретера. – Прошу извинить… Я не хотел…

Фандорин, опустив голову, рассматривал себя. Вид был такой, будто он только что сделал харакири тупым мечом. Сорочка, слава богу, не пострадала. На темных брюках брызг почти не заметно. А смокинг у Эраста Петровича был двухсторонний – если перевернуть наизнанку, черный. Всякий опытный франт знает, что с одеждой белого цвета вечно происходят неприятные неожиданности, поэтому нужно быть предусмотрительным.

Ущерб поправи́м, но где бы переодеться?

Он огляделся. Да вот хоть бы в гроте, где беседовали с подполковником Шубиным. Минутное дело.

За портьерой Фандорин осмотрел пострадавшую одежду и убедился, что вещь, увы, безвозвратно загублена. Такое не отстирается и не отчистится. До выхода дойти можно, но потом придется выбросить. За два дня вторая потеря. В багаже остается всего четыре смены приличного платья…

Сзади послышался легкий скрип. Это качнулась дверь решетки. Замок, прежде запертый, был открыт. Странно.

Из-за поворота каменной галереи, тускло освещенной электрическими лампочками, донесся тихий мелодичный звук. Свист?

Вечный компаньон сыщика – любопытство. Когда сталкиваешься с загадочным феноменом, возникает неодолимое желание его разъяснить.

Повесив на дверцу смокинг (пусть немного посохнет), Эраст Петрович перешел в режим «нимподзюцу » – беззвучно двинулся по коридору.

Близко, сразу за углом, кто-то очень точно, хоть и с паузами, высвистывал арийку «Ja, wir sind es, die Grisetten» [3] Да, это мы, гризетки (нем.) из «Веселой вдовы».

Еще шаг – и за поворотом галереи, которая уходила дальше, в темноту, Фандорин увидел стройную, невысокую даму, стоявшую к нему спиной. Она попеременно затягивалась папироской и отхлебывала из маленькой плоской фляжки, а в перерывах насвистывала, да еще ритмично постукивала туфелькой. Настроение у незнакомки было превеселое.

«Интересно, хороша ли она собой?»

Был только один способ это выяснить.

Эраст Петрович сказал: «Хм, хм».

Женщина проворно обернулась.

Ну, красоткой в конвенциональном смысле она, пожалуй, не была. Но лицо живое, интересное. А глаза – просто чудо. И брови хороши…

«Минутку, эти глаза и брови я уже видел! Собеседница Арташесова. Какая-то ханум, тоже нефтепромышленница. Саадат-ханум, вот как ее зовут».